Он стоит уверенно и крепко под ногами сталь броневика

Обновлено: 27.03.2024

Рядовой гражданин. А в наличии Есть Советская власть у меня, И партийных заданий величие, И дорога, и цель, и броня, И страна — где в почете работники, И священное чувство одно, — Что со мной, Как на первом субботнике, Сам Ильич Поднимает бревно.

Он стоит уверенно и крепко. Под ногами сталь броневика. Не винтовку, а простую кепку Стиснула горячая рука. Он везде, Он постоянно рядом, Исполин с простертою рукой. Под его родным, отцовским взглядом Стал другим, воспрянул род людской! Скромный, мудрый, небольшого роста — Он таким безмерно дорог мне, Не в броню закованный, а просто Человек, стоящий на броне.

(1913–1968)

С новой запевкой на Новый год Девка на лавке веревку вьет. Косы у девки до полу, до пят, В ковте булавки — головки горят, Брошка на ковте, пуговки в ряд, Цветики на ковте… Добер наряд! А вьюга по окнам ставнями бьет, В ров за деревней набит сумет, Снег повсюду — не видно дров, И вовки воют у самых дворов. Гавкают собаки, боров ревет… А девка на лавке веревку вьет, Веревку вьет да припевку поет, Припевку-запевку на Новый год. «Вейся-повейся, крепка, ловка, Вейся, свивайся, на смерть вовкам. Справлю обновку, взамуж пойду — На эту веревку лиху беду, Чтобы свекровка была не зла, Чтобы золовка была не в козла, Чтоб не терять мне девичью стать, С милым в ладу годов не считать, Чтобы от сдобных печных пирогов Духом парным распирало кров. Вейся ж, свивайся…» А вьюга ревет, Девка на лавке веревку вьет.

‹1935–1936›

Где конец его и где начало? За два дня вокруг не обойдешь. Рожь лежит: не ветром укачало — Танки с глиною смешали рожь. Здесь они, склонив стволы, стояли, Как слоны в озерных тростниках, Только птицы к ним не подлетали, Не роились мухи на боках. Трупы, загнивающие в яме, Ржавые винтовки и штыки, Желтый ров с размытыми краями, Словно русло высохшей реки. Гильзами забитые окопы, Черепки яичной скорлупы, Проволокой спутанные тропы, И, как трупы, желтые снопы… Полюшко родное! Светлый воздух, Политая потом грудь земли. Уцелели радуги да звезды… Чистым полем варвары прошли. Мы стоим — бушлаты нараспашку: — Ничего! Крепитесь, моряки! Час придет — возьмемся за распашку: Нам и поле поднимать с руки.

‹1941›

Даже представить трудно, Как я смогу опять С вечера беспробудно, Без сновидений спать. Страшно, что сил не хватит Выдержать до утра. Сядьте на край кровати, Дайте руку, сестра! Все, кто болели, знают Тяжесть ночных минут… Утром не умирают, Утром живут, живут… Утро раздвинет стены, Окна откроет в сад, Пчелы из первой смены В комнату залетят. Птицы разбудят пеньем Всю глубину двора, Чей-нибудь день рожденья Будут справлять с утра. Только бы до рассвета Выдюжить как-нибудь… Утренняя газета В новый поманит путь. Да позвонят из дому, Справятся: «Как дела?» Да навестит знакомый… Только бы ночь прошла! Тени в углах растают, Тяжесть с души спадет, Утром не умирают — Солнце начнет обход!

‹1954–1955›

Мне с отчимом невесело жилось, Все ж он меня растил — И оттого Порой жалею, что не довелось Хоть чем-нибудь порадовать его. Когда он слег и тихо умирал, — Рассказывает мать, — День ото дня Все чаще вспоминал меня и ждал: «Вот Шурку бы… Уж он бы спас меня!» Бездомной бабушке в селе родном Я говорил: мол, так ее люблю, Что подрасту и сам срублю ей дом, Дров наготовлю, Хлеба воз куплю. Мечтал о многом, Много обещал… В блокаде ленинградской старика От смерти б спас, Да на день опоздал, И дня того не возвратят века. Теперь прошел я тысячи дорог — Купить воз хлеба, дом срубить бы мог… Нет отчима, И бабка умерла… Спешите делать добрые дела!

‹1958›

Солнце спокойное, будто луна, С утра без всякой короны, Смотрит сквозь облако, Как из окна, На рощу, На луг зеленый. От берега к берегу Ходит река, Я слышу ее журчание. В ней — те же луна, луга, облака, То же мироздание. Птицы взвиваются из-под ног, Зайцы срываются со всех ног. А я никого не трогаю: Лугами, лесами, как добрый бог, Иду своею дорогою. И ягоды ем, И траву щиплю, К ручью становлюсь на колени я. Я воду люблю, Я землю люблю, Как после выздоровления. Бреду бережком, Не с ружьем, с бадожком, Душа и глаза — настежь. Бродить по сырой земле босиком — Это большое счастье!

Он стоит уверенно и крепко под ногами сталь броневика

— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.

Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.

— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.

Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.

— Держи сучку! Какого хрена стоишь?

Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.

Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.

Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.

Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.

Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.

— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.

— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.

— А на кулак нарваться не боишься? Давай!

— У меня и желания нет, — отказывался второй.

Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.

— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.

— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.

Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.

Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.

Прямо в пашне прячется застенчиво, А вспорхнет — И целых полчаса, Вроде окрыленного бубенчика, Медленно уходит в небеса. Повисает точкой-невидимкою И звенит над вашей головой, Над полями, над прозрачной дымкою, Над ковром ромашки луговой… Льется звон. Столбы ровняют линию. Трактора рокочут горячо. А подпасок смотрит в небо синее, Перекинув кнут через плечо.

Гремит железо третьи сутки. Вагоны ходят ходуном, и вдруг смолкают смех и шутки… «Друзья, Россия за окном!» Полей величие немое. Река. Село на берегу… Не здесь ли памятной зимою Мы жили в пепельном снегу? …Нам старшина поднес по чарке. Бутыль пуста в его руке. Поет гармонь московской марки О Волге матушке-реке. И поезд, скорость набирая, Бросает дым на грудь земли. И нет земле конца и края… А мы ее пешком прошли!

«Где они, военные дороги. »

Где они, военные дороги? Отвечаем — пройдены в былом. Громогласно подводя итоги, Сели и пируем за столом. Лишь один кручинится, хмелея. Взор опущен, волосы ежом. Нет на свете мысли тяжелее Той, что ты на празднике чужом: Человек не побывал на фронте, Неприглядно вел себя в тылу… …Не смотрите пристально, Не троньте! Пусть катает крошки по столу.

Незримо нахмурила брови И всё воедино свела. Тут зренье и слух наготове, Как пуля в канале ствола. Тут линия фронта целинно Уходит в безбрежность годин. Коварный покой. Дисциплина Готовности номер один.

Стихи отнюдь не лицемерье, Не средство наводнить печать. Они должны в известной мере Целебно жечь И облучать. Их роль — способствовать везенью. Приумножать духовный рост, Боготворить и славить Землю И не чураться Сонма звезд. Поэт и Слово двуедины, Как жажда мыслить и творить. А тут — равно необходимы Размах и глубь, Задор и прыть; И гули-гуленьки на крыше, И — гром ракеты — напрямик, И дар призванья, данный свыше, — Объять и сплавить Век И миг. И не к лицу поэту клясться В любви к Отечеству Труда: Он сын его, и голос класса, И вдохновенье, И страда; И трубадур — такого рода, Что светит сердцу и уму… Он не нисходит до народа, А подымается К нему.

«Стараюсь в Революцию вглядеться…»

Стараюсь в Революцию вглядеться. Она священна, зрима, горяча, — От банта на груди красногвардейца До штурмовых полотен кумача Она, как книга Родины, хранится, Где ни один абзац не заменим. Мы сами создаем ее страницы И в то же время учимся по ним.

Кто мне простые таинства раскроет: Зачем Луна озвучивает тьму? И над Землей сгорает астероид — К чему Такая миссия Ему? Куда так манит небо? И во имя Чего роятся звезды в вышине? И мирозданье — с безднами своими — Зачем Оно Подмигивает мне?

Тенелюбивые растенья — Неприхотливы искони. Не знаясь с собственною тенью, Они растут в чужой тени. Растут, вбирая по крупицам Тепло и дух земли сырой, И даже влагой окропиться Им не приходится порой. Но на судьбу, на все лишенья Ничуть не сетуют они, — Так чудодейственность женьшеня Годами копится в тени.

Метровым льдом, метровым снегом Одеты реки и пруды, А эта речка спорит с небом Журчащей ясностью воды. Она течет, не замерзая, Блестит блистательней парчи. Ее питают в нашем крае Глубокоструйные ключи. Ей не по нраву прозябанье И сны при холоде любом. Она, как Русь, — из жаркой бани. Ныряет в снег, аж пар столбом. Она кипит, она струится, Уносит муть, штурмует тьму. И ключевых своих позиций Не уступает никому!

Рядовой гражданин. А в наличии Есть Советская власть у меня, И партийных заданий величие, И дорога, и цель, и броня, И страна — где в почете работники, И священное чувство одно, — Что со мной, Как на первом субботнике, Сам Ильич Поднимает бревно.

«Он стоит уверенно и крепко…»

Он стоит уверенно и крепко. Под ногами сталь броневика. Не винтовку, а простую кепку Стиснула горячая рука. Он везде, Он постоянно рядом, Исполин с простертою рукой. Под его родным, отцовским взглядом Стал другим, воспрянул род людской! Скромный, мудрый, небольшого роста — Он таким безмерно дорог мне, Не в броню закованный, а просто Человек, стоящий на броне.

commissaire

Entrées récentes · Archives · Amis · Profil

1. был в октябрятах. был в пионерах, 1979 г.р.
Себя к советскому поколению причисляю - последнему или не последнему- вопрос дискуссионный. Тут единых четких и непререкаемых границ быть не может. Это пресловутая longue durée, о необходимости которой так долго говорили "Анналы".
2. В доме родителей портрета Ленина не висело, в доме деда(1925 г.р.) - был небольшой.
Книжки Прилежаевой читали дома и шло на ура, потому что это было "про семью". Та же тема развивалась и в детском саду, но там еще и рассказывали про революционную сторону жизни Ленина и сказали, чтобы мы с родителями сходили в Музей Ленина (Предварительно прочитав нам одноименное стихотворение С. Михалкова). Я был ребенок любознательный и послушный в отношении всего, что касалось социализации и обучения - и настоял, чтобы меня туда сводили. Этот поход в музей сильно повлиял на детское отношение к Ленину: во-первых, удалось повторить все, о чем рассказывалось в стихотворении ("В воскресный день. " - с мамой, а не с сестрой (сестра маленькая была, это я потом на нее сам влиял и политизировал)". мы вышли со двора. " - и далее по тексту). Эффект воспроизводимости того, что слышалось в тексте, на собственном опыте, был, повторю, потрясающий. Во -вторых (что напрямую вытекает из "во-первых"), Ленин мной стал восприниматься как вполне реальный исторический персонаж - это был человек, "который точно был". Из запомнившихся экспонатов, о которых говорилось в стихотворении С. Михалкова, там были "похвальный лист, что из гимназии принёс Ульянов-гимназист" и "шалаш у Финских берегов" - выделенные в тексте стихотворения, эти артефакты просто-таки взывали к тому, чтобы придя в музей, я их там искал с нетерпением. НО! было еще и то, о чем в стихотворении не говорилось: это было пальто, в котором Ленин был в день покушения на него. Рукав пальто был помечен красными нитками - крестиком - в месте ранения. Это было "незапланированное открытие" и вносило в "историю" трагическое измерение - и я был очень горд тем, что поход в музей не был простым эпигонством.
В начальной школе о Ленине говорили, читали, в рекреации стоял большой гипсовый бюст вождя. Однажды на перемене оказалось, что кто-то нарисовал на его любу синей ручкой свастику. Мы, тогда были во втором, кажется, классе (1987 г.) и были сильно потрясены, равно как и наши учительницы - стояли оторопев, переговаривались шепотом, строили предположение, кто бы это мог быть (Фашисты? хулиганы? дураки?) - но мысль о том, что это могло быть приметой реальной, а не книжно-исторической политической конфронтации, вызовом режиму (как красный в оккупированном фашистами Краснодоне) и тем более : клеймом-приговором ему - в голову юную еще не приходила.
В "ленинском индоктринаже" заметна была роль уроков пения и музыки - там мы разучивали песни "Нам дедушка рассказывал, как он в Кремле служил, как Ленинскую комнату с винтовкой сторожил. " и что-то еще в этом духе.
Были также конкурсы чтецов, где надо было читать что-то про Ленина и революцию. Я тогда сам нашел в выписываемом семьей ж/ле "Мурзилка" стихотворение, которое выучил и занял с ним первое место в классе:
Он стоит уверенно и крепко,
Под ногами - сталь броневика.
Не винтовку, а простую кепку
Стиснула могучая рука.

Он один, он непременно рядом,
исполин с простертою рукой.
Под его родным отцовским взглядом
Стал другим, воспрянул род людской.
. (была ли там третья строфа - не помню, равно как и автора - внешней и внутренней критике источника меня еще как следует тогда не научили).
Но теперь, спустя годы, когда вспоминаешь, есть ощущение, что учителя ленинской пропагандой занимались без особого энтузиазма и старались как-то обходить острые углы.
Тем более удивительно, что в 1989 г., в 5 классе учили на уроке литературы (это уже в педагогической гимназии было, достаточно продвинутом у.з., у относительно продвинутых и относительно молодых учителей) учили одно стихотворение:

У Кремля, в гранитном мавзолее,
Он лежит меж флагов недвижим,
А над миром, как заря алея,
Реет знамя, поднятое им.

То оно огромное- без меры,
То углом простого кумача
Обнимает шею пионера -
Маленького внука Ильича.
(автора тоже с ходу не назову)

Потом все прекратилось - о том, как это переживалось и как происходило - отдельный вопрос, но работать с Лениным-мифом мы активно стали уже в мои студенческие годы на историческом семинаре "Вышгород" (1997-98 гг.)
3. Такое представление было - и оно след концепции, изложенной в докладе Хрущева, потом в той или иной степени усвоенной и переваренной шестидесятниками и всплывшей на поверхность в Перестройку. "Ленин в ботинках, а Сталин в сапогах". Но оно не с Хрущёвым родилось - демонстрация оппозиции в 1927 г. - "Без Ленина по ленинскому пути" - это были люди, Ленина живым лично заставшие. И это надо учитывать. Это не доказывает правоту "хрущесвко-перестроечной" концепции "Плохой Сталин /добренький Ленин", но учитывать это надо.

осмелюсь кое-какие книжки и исследования по теме напомнить:
- Богданов К. А. Самый человечный человечек // Веселые человечки. культурные герои советского детства. М., 2008.
- Богданов К. А. Vox populi. Фольклорные жанры советской культуры.
- Тумаркин Н. Ленин Жив! Культ вождя в Советской России.
- Майсурян. А. Другой Ленин.

Читайте также: