Свинцом и сталью подтвержден закон сибири скор

Обновлено: 06.05.2024

В японских землях, где горят
бумажные фонари,
У Бладстрит Джо на всех языках
болтают и пьют до зари.
Над городом веет портовый шум,
и не скажешь бризу, не дуй!
От Иокогамы уходит отлив,
на буй бросая буй.
А в харчевне Циско вновь и вновь
говорят сквозь водочный дух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал,
а «Штральзунд» стоял против двух.

Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор.
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!
Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
А после неведомой тропой уходят опять в моря.
Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый бог,
Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.
Но бабы любят щеголять и платят без помех,
И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
Но даст американец-вор им сто очков вперед.

Под русским флагом шел «Сполох», а звездный лежал в запас,
И вместо пушки труба через борт — пугнуть врага в добрый час.
(Они давно известны всем — «Балтика», «Штральзунд», «Сполох»,
Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех.)
Сегодня «Балтика» впереди — команда котиков бьет,
И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет.
Пятнадцать тысяч отменных шкур — ей-богу, куш не плох,
Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел «Сполох».
Горько бросить корабль и груз — пусть забирает черт! —
Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт
Забывши стыд, как кролик в кусты, «Балтика» скрыла снасть,
И со «Сполоха» лодки идут, чтоб краденое красть.
Но не успели они забрать и часть добычи с земли,
Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали:
На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол,
От соли была труба бела, но дым из нее не шел.

Некогда было травить якоря — да и канат-то плох,
И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит «Сполох».
(Ибо русский закон суров — лучше пуле подставить грудь,
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть)
«Сполох» не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед;
Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет:
«Нас взяли на пушку, поймали на блеф — или я не Том Холл!
Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел!
Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн,
Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн!
Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна,
Но знаю я «Штральзунд» его наизусть — по обводам это она!
Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон,
Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он —
В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой,-
С липовыми пушками, с брезентовою трубой!
Летим же скорей за «Балтикой», спешим назад во весь дух,
И пусть сыграет Рубен Пэн — в одиночку против двух!»

И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
И мрачную «Балтику» воротил, что в тумане шла на восток.
Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
И вот услыхали: скрежещет цепь — «Штральзунд» якорь свой выбирал.
И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел.
«Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?»

Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож
«Да, шкуру отдам и шкуру сдеру — вот вам мой дележ!
Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых,
А божий закон и людской закон — не северней сороковых!
Ступайте с миром в пустые моря — нечего было лезть!
За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть».

Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки —
Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки.
По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа,
Не птичьей дробью котиков бьют — от бортов летела щепа.
Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева —
Но на «Балтике» было убито три и на «Штральзунде» два.
Увидишь, как, где скрылся враг, коль не видно собственных рук?
Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук.
Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил —
Но из тумана удар наугад обоих навек мирил.
На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице,
Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел.
А когда затихала пальба на миг — руль скрипел в тишине,
И каждый думал «Если вздохну — первая пуля мне».
И вот они услыхали хрип — он шел, туман скребя, —
То насмерть раненный Рубен Пэн оплакивал себя.

«Прилив пройдет сквозь Фанди Рейс, проплещет налегке,
А я не пройду, не увижу следов на темном сыром песке.
И не увижу я волны, и тралеров, тронутых ей,
И не увижу в проливе огней на мачтах кораблей.
Гибель мою в морском бою, увы, я нынче нашел,
Но есть божий закон и людской закон, и вздернут тебя, Том Холл!»

Том Холл стоял, опершись на брус: «Ты сам твердить привык:
Божий закон и людской закон — не северней сороковых!
Предстань теперь пред божий суд — тебе и это честь!
А я утешу твоих вдов, сколько их ни на есть».

Но заговоренное ружье вслепую со «Штральзунда» бьет,
И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот.
И ухватился Том Холл за шкот, и всем телом повис на нем,
Уронивши с губ: «Подожди меня, Руб, — нас дьявол зовет вдвоем.
Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет,
И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает.
Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести.
Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти!
Эй, на корме, прекратить огонь! «Балтика», задний ход!
Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!»

Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров,
И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.
И было слышно, как борта терлись шов о шов,
Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов.
Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: «Затем ли я тридцать лет
Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет?
Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб,-
Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой слеп?
Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди
Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!»

И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву,
И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву.
Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков,
И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов.
И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь,
И золото гильз среди мертвецов стучало о планширь,
И качка едва ворочала тяжесть недвижных тел,-
И увидели вдруг дела своих рук все, как им бог велел.

Легкий бриз в парусах повис между высоких рей,
Но никто не стоял там, где штурвал, легли три судна в дрейф.
И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим.
«Уже отошел? — спросил Том Холл. — Пора и мне за ним».
Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской,
И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:

«Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь.
Красные палубы отмыть, шкуры грузить — и прочь!
«Балтика», «Штральзунд» и «Сполох», шкуры делить на троих!
Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.

На земле и в морях он погряз в грехах, черен был его путь,
Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть.
Ползти он готов из моря трудов, просоленный до души,-
На убойное поле ляжет он, куда идут голыши.
Плывите на запад, а после на юг — не я штурвал кручу!
И пусть есиварские девки за Тома поставят свечу.
И пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах —
На отмели заройте меня, как Беринга, в песках.
А рядом пусть ляжет Рубен Пэн — он честно дрался, ей-ей, —
И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней. »

Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах.
Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг — на парусах.
Путь будет прост лишь при свете звезд для опытных пловцов:
С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов.
Свет этих вех ясен для всех, а браконьерам вдвойне
В пору, когда секачи ведут стаю среди камней.
В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск,
Котик ревет — сумерки рвет, кроет ледовый треск.
Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой —
Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой — с другой!
Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов,
Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.

А в Иокогаме сквозь чад твердят,
сквозь водочный дух вслух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал,
а «Штральзунд» стоял против двух.

Редьярд Киплинг — Стихи о трех котиколовах: Стих

Свинцом и сталью подтвержден закон сибири скор

Псевдоним московского поэта и переводчика Владимира Михайловича Гаспарова, регулярно печатавшегося в уже упоминавшемся вестнике “Ной” – и не только там. Переводы из Киплинга были опубликованы еще в 1980-е годы; “Стихи о трех котиколовах” давно требовали нового перевода. Переводчик в данном случае работал в соавторстве с М.Л. Гаспаровым, но по причинам вполне формальным я отношу этот перевод именно сюда: у переводов старшего из мастеров иной стиль.

В японских землях, где горят
бумажные фонари,
У Бладстрит Джо на всех языках
болтают и пьют до зари.
Над городом веет портовый шум,
и не скажешь бризу: не дуй!
От Иокогамы уходит отлив,
на буй бросая буй.
А в харчевне Циско вновь и вновь
говорят сквозь водочный дух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел “Сполох” и “Балтику” гнал,
а “Штральзунд” стоял против двух.

Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!
Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
А после неведомой тропой уходят опять в моря.
Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый Бог,
Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.
Но бабы любят щеголять и платят без помех,
И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
Но даст американец-вор им сто очков вперед.

Под русским флагом шел “Сполох”, а звездный лежал в запас,
И вместо пушки труба через борт – пугнуть врага в добрый час.
(Они давно известны всем – “Балтика”, “Штральзунд”, “Сполох”,
Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех.)
Сегодня “Балтика” впереди – команда котиков бьет,
И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет.
Пятнадцать тысяч отменных шкур – ей-Богу, куш не плох,
Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел “Сполох”.
Горько бросить корабль и груз – пусть забирает черт! –
Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт.
Забывши стыд, как кролик в кусты, “Балтика” скрыла снасть,
И со “Сполоха” лодки идут, чтоб краденое красть.
Но не успели они забрать и часть добычи с земли,
Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали:
На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол,
От соли была труба бела, но дым из нее не шел.

Некогда было травить якоря – да и канат-то плох,
И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит “Сполох”.
(Ибо русский закон суров – лучше пуле подставить грудь,
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть.)
–“Сполох” не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед;
Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет:
“Нас взяли на пушку, поймали на блеф, – или я не Том Холл!
Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел!
Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн,
Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн!
Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна,
Но знаю я “Штральзунд” его наизусть – по обводам это она!
Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон,
Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он –
В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой, –
С липовыми пушками, с брезентовою трубой!
Летим же скорей за “Балтикой”, спешим назад во весь дух,
И пусть сыграет Рубен Пен – в одиночку против двух!”

И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
И мрачную “Балтику” воротил, что в тумане шла на восток.
Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
И вот услыхали: скрежещет цепь – “Штральзунд” якорь свой выбирал.
И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел:
“Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?”

Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож:
“Да, шкуру отдам и шкуру сдеру – вот вам мой дележ!
Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых,
А Божий закон и людской закон – не северней сороковых!
Ступайте с миром в пустые моря – нечего было лезть!
За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть”.
Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки –
Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки.
По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа;
Не птичьей дробью котиков бьют – от бортов летела щепа.
Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева –
Но на “Балтике” было убито три и на “Штральзунде” два.
Увидишь, как, где скрывался враг, коль не видно собственных рук?
Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук.
Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил –
Но из тумана удар наугад обоих навек мирил.
На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице,
Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел.
А когда затихала пальба на миг – руль скрипел в тишине,
И каждый думал: “Если вздохну – первая пуля мне”.
И вот они услыхали хрип – он шел, туман скребя, –
То насмерть раненный Рубен Пэн оплакивал себя:

“Прилив пройдет сквозь Фанди Рейс, проплещет налегке,
А я не пройду, не увижу следов на темном сыром песке.
И не увижу я волны, и тралеров, тронутых ей,
И не увижу в проливе огней на мачтах кораблей.
Гибель мою в морском бою, увы, я нынче нашел,
Но есть Божий закон и людской закон, и вздернут тебя, Том Холл!”

Том Холл стоял, опершись на брус: “Ты сам твердить привык:
Божий закон и людской закон – не северней сороковых!
Предстань теперь пред Божий суд – тебе и это честь!
А я утешу твоих вдов, сколько их ни на есть”.

Но заговоренное ружье вслепую со “Штральзунда” бьет,
И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот.
И ухватился Том Холл за шкот, и всем телом повис на нем,
Уронивши с губ: “Подожди меня, Руб – нас дьявол зовет вдвоем.
Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет,
И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает.
Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести.
Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти!
Эй, на корме, прекратить огонь! “Балтика”, задний ход!
Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!”
Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров,
И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.
И было слышно, как борта терлись шов в шов.
Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов.
Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: “Затем ли я тридцать лет
Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет?
Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб, –
Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой слеп?
Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди
Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!”
И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву,
И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву.
Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков,
И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов.
И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь,
И золото гильз среди мертвецов стучало о планширь,
И качка едва ворочала тяжесть недвижных тел, –
И увидели вдруг дела своих рук все, как им Бог велел.

Легкий бриз в парусах повис между высоких рей,
Но никто не стоял там, где штурвал, легли три судна в дрейф.
И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим.
“Уже отошел? – спросил Том Холл. – Пора и мне за ним”.
Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской,
И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:

“Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь.
Красные палубы отмыть, шкуры грузить – и прочь!”
“Балтика”, “Штральзунд” и “Сполох”, шкуры делить на троих!
Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.
На земле и в морях он погряз в грехах, черен был его путь,
Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть.
Ползти он готов из моря трудов, просоленный до души, –
На убойное поле ляжет он, куда идут голыши.
Плывите на запад, а после на юг – не я штурвал кручу!
И пусть ёсиварские девки за Тома поставят свечу.
И пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах –
На отмели заройте меня, как Беринга, в песках.
А рядом пусть ляжет Рубен Пэн – он честно дрался, ей-ей, –
И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней. ”
Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах.
Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг – на парусах.
Путь будет прост лишь при свете звезд для опытных пловцов:
С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов.
Свет этих вех ясен для всех, а браконьерам вдвойне
В пору, когда секачи ведут стаю среди камней.
В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск,
Котик ревет – сумерки рвет, кроет ледовый треск.
Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой –
Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой – с другой!
Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов,
Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.
А в Иокогаме сквозь чад твердят,
сквозь водочный дух вслух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел “Сполох” и “Балтику” гнал, а “Штральзунд” стоял против двух.

Засидевшись за выпивкой в "Русалке",
Он рассказывал Бену Громовержцу
(Если это вино в нем говорило –
Вакху спасибо!)

И о том, как под Челси он в трактире
Настоящую встретил Клеопатру,
Опьяневшую от безумной страсти
К меднику Дику;

И о том, как, скрываясь от лесничих,
В темном рву, от росы насквозь промокший,
Он подслушал цыганскую Джульетту,
Клявшую утро;

И о том, как малыш дрожал, не смея
Трех котят утопить, а вот сестрица,
Леди Макбет семи годков, их мрачно
Бросила в Темзу;

И о том, как в субботу приунывший
Стратфорд в Эвоне выловить пытался
Ту Офелию, что еще девчонкой
Знали повсюду.

Так Шекспир раскрывал в беседе сердце,
Обручая на столике мизинцем
Каплю с каплей вина, пока послушать
Солнце не встало.

Вместе с Лондоном он тогда, очнувшись,
Вновь помчался гоняться за тенями;
А что это пустое, может, дело,
Сам понимал он.

Цитаты Джозефа Редьярда Киплинга (100 цитат)

Порой случается так, что сама жизнь складывает обстоятельства так, чтобы человек раскрыл собственный талант. Например, Редьярд Киплинг планировал податься в военные, и неизвестно как бы сложилась его судьба, если бы желание осуществилось. Но проблемы с глазами вынудили будущего лауреата Нобелевской премии обратить внимание на другую деятельность. В данной подборке собраны Цитаты Джозефа Редьярда Киплинга.

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил — жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы — не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Дело вовсе не в том, красива ли она. И даже не в том, интересно ли с ней общаться. Просто у неё есть ЭТО. Некоторым женщинам достаточно один раз пройти по улице, чтобы остаться в памяти мужчины навсегда.

Мы все склонны говорить, что все в порядке до тех пор, пока не обидят нас. Мне иногда интересно, исчезнет ли когда-нибудь у нас издевательство над другими?

Постараемся понять, что русский — очаровательный человек, пока он остается в своей рубашке. Как представитель Востока, он обаятелен. И лишь когда он настаивает на том, чтобы на него смотрели как на представителя самого восточного из западных народов, а не как на представителя самого западного из восточных, — он становится этнической аномалией, с которой чрезвычайно трудно иметь дело. Даже сам хозяин никогда не знает, какая из сторон его натуры откроется следующей.

Гиены и трусов, и храбрецов
Жуют без лишних затей.
Но они не пятнают имен мертвецов:
Это — дело людей.

Бывает друг, сказал Соломон,
который больше чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибешься стократ.
Девяносто девять узрят в тебе
лишь собственный грех,
И только сотый рядом с тобою встанет —
один против всех.

Коль дело идет о мужчинах, Все прочее можно забыть, И знатную леди от Джуди О’Греди Не сможет никто отличить.

Лалун — представительница древнейшей профессии. Её прапрабабушкой была Лилит, которая жила, как всем известно, задолго до Евы.

Неси это гордое Бремя
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли
На каторгу ради угрюмых
Мятущихся дикарей,
Наполовину бесов,
Наполовину людей.

Блестящие успехи и неудачи нужно воспринимать отстраненно, нельзя позволить им остановить тебя, проникнуть тебе в душу и сердце. И тогда ты сможешь заниматься тем, что тебе дорого, что ты любишь больше всего.

Когда детским губам довелось испить полной мерой горькую чашу Злобы, Подозрительности, Отчаяния, всей на свете Любви не хватит, чтобы однажды изведанное стерлось бесследно, даже если она ненадолго вернёт свет померкшим глазам и туда, где было Неверие, заронит зерна Веры.

Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встаёт за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдёт с тобой
На виселицу — и в ад!

Корона — тому, кто ее схватил, держава — тому, кто смел,
Трон — для того, кто сел на него и удержать сумел.

Гиены и трусов, и храбрецов Жуют без лишних затей, Но они не пятнают имен мертвецов: Это — дело людей.

О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь, —
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова-
Без прежних сил — возобновить свой труд, —
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «держись!» —
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег,-
Земля — твое, мой мальчик, достоянье.

Вниманья молодых людей
Не привлекаю я,
А с ней танцуют те, кто ей
Годятся в сыновья.
Берём мы рикшу — так за ним
Тут каждый сбегать рад:
Ведь мне всего семнадцать лет,
А ей — под пятьдесят.

Он всесторонне проклял нашу славную Конституцию и родную речь — в корень, в ветви и в парадигму, склоняя их на самые замысловатые лады.

Следствия наших поступков простираются бесконечно в пространстве и времени. Стоит хотя бы слегка задеть жизнь другого смертного, и воздействие нашей личности, как круги по воде, расходится и расходится в запредельность, так что сами далёкие боги не ведают, затухнет ли где это сотрясение.

Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок.

Звери говорят, что человек — самое слабое и беззащитное из всех живых существ и трогать его недостойно охотника. Они говорят также — и это правда, — что людоеды со временем паршивеют и у них выпадают зубы.

На далёкой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только «Дон» и «Магдалина» —
Быстроходные суда —
Только «Дон» и «Магдалина»
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию —
К далёким берегам!

Не лёгкий хлеб, не лёгкое питьё,
Не словеса, что в воздухе повисли, —
Пинки судьбы и ужасы её
Нас побуждают к действию и мысли!

Тигр, Пантера, Медведь — князья; с ними — мир на века!
Не тревожь Слона, не дразни Кабана в зарослях тростника!
Если стае твоей с чужой не разойтись никак,
Не горячись, в драку не рвись — жди, как решит Вожак.

Этих глаз не любил ты и лжешь,
Что любишь теперь и что снова
Ты в разлете бровей узнаешь
Все восторги и муки былого!

Мы дороги для них пролагаем всегда
Через заросли джунглей ведем поезда,
По обычаю инженера
Инженерных ее величества войск
С содержанием и в чине сапера.

Как лиана сплетен, вьётся Закон, в обе стороны вырастая:
Сила Стаи в том, что живёт Волком, сила Волка — родная Стая.

Убивай для себя и семьи своей: если голоден, то — убей!
Но не смей убивать, чтобы злобу унять, и — НЕ СМЕЙ УБИВАТЬ ЛЮДЕЙ!

Будь публики достоен разговором,
Собою будь, гуляя с Королём,
К друзей, врагов, любовников уколам
Будь безразличен — меру знай во всём;
В минуту смысл вдохни неумолимый,
Секунд поставь себе на службу бег,
Тогда Земля прошепчет: «сын любимый,
Владей же всем, ты – Высший Человек!»

Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибёшься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет — один против всех.

Если доселе ты жив — скажи спасибо моей доброте!
Скалы нет отвесной, нет купы древесной на двадцать миль кругом,
Где не таился б мой человек со взведённым курком.
Я руку с поводьями к телу прижал, но если б я поднял ее,
Набежали б чекалки, и в неистовой свалке пировало бы нынче зверье.
Я голову держал высоко, а наклони я лоб,
Вон тот стервятник не смог бы взлететь, набив до отвала зоб.

Сумей все то, что выиграл помалу,
Поставить на последний чет-нечет
И проиграть. И все начать сначала,
Ни слова не сказав про свой просчет.
Сумей заставить сердце, нерв и тело
Служить тебе, когда в них жар истлел,
Когда, собрав всю волю до предела,
Ты им стоять и выстоять велел.

Но бабы любят щеголять и платят без помех,
И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
Но даст американец-вор им сто очков вперед.

Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
А после неведомой тропой уходят опять в моря.
Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый бог,
Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.

Что пехота? С винтовкой в руке человек!
А конница? Так, лошадиный бег!
Все дело в одних инженерах
Инженерных ее величества войск
С содержанием и в чине сапера.

За что он умер и как он жил — это им все равно.
Добраться до мяса, костей и жил, им надо, пока темно.

Гордость — удел всех городов,
Каждый город безмерно горд:
Здесь — гора и зелень садов,
Там — судами забитый порт.

Сумей мечтать, мечтам себя не вверив,
Раздумий в самоцель не обратив,
Сумей встречать победы и потери,
К обоим недоверье затаив.
Сумей стерпеть, когда твое же мненье
Подлец себе на пользу извратил,
Когда пылают рук твоих творенья,
Чтоб вновь из пепла ты их возродил.

Если ты умеешь мечтать и не превращать мечту в своего хозяина,
Если ты умеешь мыслить и не превращать мысли в самоцель,
Если ты умеешь встречаться с триумфом и катастрофой,
И одинаково обращаться с этими двумя обманщиками,
Если ты можешь заставить своё сердце, и нервы, и мышцы
Делать свое дело и после того, как их уже не будет, и таким образом сохраниться,
Когда от тебя уже ничего не останется, кроме воли, которая говорила им: «Держитесь!».

О, если разум сохранить сумеешь,
Когда вокруг безумие и ложь,
Поверить в правоту свою — посмеешь,
И мужество признать вину — найдешь,
И если будешь жить, не отвечая
На клевету друзей обидой злой,
Горящий взор врага гасить, встречая,
Улыбкой глаз и речи прямотой,
И если сможешь избежать сомненья,
В тумане дум воздвигнув цель-маяк…

Что царства, троны, столицы
У времени в глазах?
Расцвет их не больше длится,
Чем жизнь цветка в полях.
Но набухнут новые почки
Взор новых людей ласкать,
Но на старой усталой почве
Встают города опять…

Свой разум удержи в повиновеньи,
Лелей мечту, не замыкаясь в ней,
Будь равнодушен к взлёту и паденью, —
Двум символам из области теней.

Для восхищенья, для труда,
Для взора — мир не обозрим,
Мне в нем судьбой была беда,
Но силы нет расстаться с ним.

Счет-счет-счет-счет — пулям в кушаке веди,
Чуть-сон-взял-верх — задние тебя сомнут.
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!

А когда мы вернемся и будет мир,
Из зависти не разукрасят квартир,
Предназначенных для инженеров
Инженерных ее величества войск
С содержанием и в чине сапера.

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,
Три-двенадцать-двадцать две — восемнадцать миль вчера.
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!

Неси же бремя Белых — и скопишь с юных лет,
Венок дешевых лавров, Скупых похвал букет.
Но на закате жизни, без всякой суеты,
Твой труд пускай оценят, такие же, как ты!

Спокоен будь, когда твоим твореньем
Хотят возвысить подлого глупца
Пусть рухнет мир — ТЫ будь силен терпеньем,
Возьми свой меч – и бейся до конца.

Мохнатый шмель — на душистый хмель,
Мотылек — на вьюнок луговой,
А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!

Читайте также: