Почему от радиации привкус металла
Обновлено: 03.05.2024
На ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, произошедшей ровно 36 лет назад, работали военные и гражданские специалисты со всего Советского Союза, статус ликвидатора Чернобыльской аварии в разное время получили более 600 тысяч человек.
Полетели на пожар
«В 1986 году мне было ровно 30 лет», — вспоминает бортинженер Московского авиационного центра Александр Петров.
Он оказался в зоне Чернобыльской аварии в первые дни после взрыва на четвертом энергоблоке. Тридцать два года назад он занимался тем же, чем и сейчас — летал на Ми-26, крупнейшем в мире транспортном вертолете. Разница лишь в том, что на военной службе его должность звучала как «борттехник». Командировка на ЧАЭС заняла чуть меньше недели.
«Двадцать шестого апреля мы прилетели в Чернобыль, и 1 мая нас уже убрали. Когда мы туда прилетели, никто еще не знал, что там происходит. Наша задача изначально звучала как «перегонка авиационной техники для тушения пожара», — говорит Александр.
Сигнал тревоги поступил в выходной день. «Это было воскресенье. Кто был в парадной форме одежды, кто в чем — и в два часа дня улетели». Спустя пару часов вертолеты приземлились в Чернигове на дозаправку, и уже оттуда отправились в город Чернобыль, который находится в 30 километрах от Припяти, где стоит атомная электростанция.
«И уже только там узнали, что случилась беда очень большая, и увидели, что народ большими автобусами эвакуируют», — рассказывает Александр.
Его сослуживец Сергей Жарков, который сейчас также работает бортинженером в Московском авиационном центре, а тогда служил в авиации на Ми-26, попал к месту аварии неделей позже.
«Мне в 1986 году было 33 года, возраст Христа. Я был в звании капитана. Мы полетели туда 2 мая, а последний день работы был 9 мая, свои дозы радиации к тому моменту мы уже набрали. Тем, кто первыми туда отправился, сказали, что вокруг Чернобыля горят леса. Ну, а когда мы вылетали, уже знали, куда направляемся», — говорит Жарков.
Свинец, песок и привкус металла
Аварийный реактор четвертого энергоблока АЭС с вертолетов засыпали песком и свинцом, который поглощает гамма-излучение. По воспоминаниям Жаркова, за один полет они сбрасывали несколько тонн груза.
«Наш экипаж бросал свинец туда, на реактор. Были такие свинцовые болванки, килограммов по 40 веса. Брали парашют, отрезали купол от строп, и к каждой стропе подвешивалась болванка. В общей сложности до 7 тонн поднимали за раз. Поднимались на высоту 200 метров, скорость тоже 200, и проходили прямо над реактором, а наблюдатель, который сидел на здании неподалеку, давал команду сброса — все было рассчитано. И так работали постоянно, по кругу», — говорит он.
По его мнению, ошибки в организации работ в таких случаях неизбежны: подобная авария случилась в первый раз, и никто не имел соответствующего опыта работы, поэтому наладить процесс дезактивации реактора получилось не сразу.
«Чтобы наладить процесс, потребовалось больше суток. В остальном — в советские времена все решалось мгновенно. Все, что было необходимо, сразу привозилось, доставлялось. А сначала никто из командиров не знал, что делать. Мы слетали на разведку, но команды никакой не поступало. Время подошло к темноте, и мы полетели обратно в Чернигов, а утром опять вылетели в район Чернобыля. Где-то к обеду следующего дня нам привезли несколько таких тележек, контейнеров, которые раскрываются, как ковш экскаватора. Мы подвесили их на вертолеты и загрузили песком, так как свинца не было. Потом полетели на разрушенный реактор, зависали над ним и сбрасывали песок. А с третьего дня работа пошла в конвейер», — вспоминает бортинженер.
Он уточнил, что авиация прибыла к месту аварии первой: «Туда пригнали десятки вертолетов, все типы, которые были на тот момент. Их было настолько много, что трудно было встать в очередь за грузом, который нужно сбросить».
Жарков, отвечая на вопрос, что ему запомнилось больше всего в той командировке, говорит, что понимал, что происходит, хотя это не было похоже на фильм-катастрофу:
«Обыкновенная работа, рутинная. Никто не говорил “вы будете героями” или что-то подобное. Мы просто работали, и я не слышал, чтобы кто-то отказался. Сознанием я понимал масштаб события, но надеялись, что не с нами все случится. Что такое ядерная угроза и радиация, мы, конечно, знали, в армии нас готовили к этому. Единственное, что напоминало о ее действии, это металлический привкус во рту, когда садился в вертолет», — вспоминает он.
Испуга не было, как и защиты
«У нас на вертолете стоит датчик, ДП-5 он называется, — вспоминает Петров. — Максимальная шкала этого прибора 500 рентген в час, и он зашкаливал. Тут стало понятно, что все серьезно и шутки плохи. Но испуга не было. Мы немного другого поколения — тогда Афган только шел, примеры были, на ком учиться. Поэтому никаких особых страхов не было, тем более она не чувствуется — радиация. Единственное, когда в окошко выглянешь, лицо становилось красноватым, ядерный загар это называется».
Тем временем на объект продолжали прибывать специалисты-атомщики, они оценивали нанесенный аварией ущерб. «29-го или 30-го апреля на моем вертолете летала первая комиссия по расследованию взрыва реактора. Они нам не представились, но реакция у главного из них была очень эмоциональной, он был сильно взволнован. Возможно, это был инженер или конструктор, в общем, представитель атомной промышленности. Они были с кинокамерами, тепловизорами, засняли все это — температуру, разрушения. И потом, видимо, уже после 1 мая, начали делать какие-то выводы», — рассказывает Петров.
Жарков помнит, что никакой особенной защиты у ликвидаторов не было, а полученные летчиками и членами экипажа дозы облучения сознательно занижали, чтобы те не набрали по документам допустимые уровни слишком быстро, иначе их требовалось бы заменять.
«На полу вертолета лежали свинцовые листы, но, как нам сказали, это тоже не слишком помогает. Еще в кабине экипажа Ми-26 стоял противоатомный фильтр, через который в кабину подается воздух. Были еще дозиметры, но они там присутствовали символически. По дозиметрам нам не записывали дозу облучения. Допустим, я прилетал, набрав 18−20 рентген в час, мне записывают 6−7 рентген. Был неофициальный указ писать меньше, чтобы экипажи быстро не набирали дозы, иначе их приходилось бы часто менять. Вот за 4 или 5 дней набралось 25 рентген по документам», — пояснил собеседник.
Эта величина — 25 рентген — считается дозой кратковременного гамма-облучения, которая не вызывает клинических симптомов. У ликвидаторов были индивидуальные датчики, но и они появились не сразу.
«В первые два дня у нас никаких датчиков не было, поэтому истинную дозу облучения мой экипаж не знал», — говорит Петров. Потом военным выдали ДП-5, дозиметрический прибор, действующий по принципу батарейки. Сначала его заряжают, а когда по нему проходит радиация, он разряжается, и это показывает степень его облучения.
«А вообще самая хорошая защита в таких условиях — это когда часто меняешь одежду, — уверен Александр. — И чем чаще моешься, тем лучше. Никакая другая защита в этом деле не помогает. Надевать химзащитные костюмы и маски не рекомендуется. Медикаменты от радиации не защищают, по крайней мере, мне об этом неизвестно. Вино, водка, которые якобы уменьшает последствия облучения — это тоже все бабушкины сказки. Когда человек целый день работает в таких экстремальных условиях и все понимают, что такое 500 рентген в час. Это очень стрессовое состояние».
По мнению Жаркова, летный состав берегли больше остальных, поскольку подготовка таких кадров — процесс дорогостоящий, да и работа в воздухе была безопаснее, там было меньше радиоактивной пыли.
«Проверил ботинки — 5 рентген от подошвы, куртка — 1,5 рентген по прибору. Нас, летный состав, берегли, мы каждый день меняли одежду. А тех, кто были на земле, конечно, берегли меньше, и они очень здорово наглотались этой пыли», — отмечает Сергей.
На вечной стоянке
Значительное количество техники, которая работала на ликвидации аварии на ЧАЭС, получила облучение и стала непригодной для дальнейшего использования. Вертолеты и грузовики уже более 30 лет ржавеют на полигоне под Чернобылем.
«Потом, после полетов, мой борт три года чистили, меняли все, что на нем можно заменить, и через три года я все-таки его отогнал в могильник. Современные сплавы, из которых выполнен вертолет, содержат редкоземельные металлы, и они очень хорошо впитывают в себя облучение. Так что с очисткой вертолетов ничего не получилось. Все борта, которые участвовали в ликвидации, были отогнаны на свалку под Чернобылем. Я проверял по спутниковым снимкам в интернете, фюзеляж моего вертолета там стоял», — рассказал Петров.
Однако в период его работы на ликвидации аварии внештатных ситуаций во время полетов не было, как и сбоев техники.
«Мы работаем на вертолетах Ми-26, они того поколения, где минимум электроники. В те времена все было ламповое, поэтому радиация на приборы не влияла», — пояснил бортинженер.
Первого мая 1986 года об аварии на ЧАЭС объявили по всесоюзному телевидению. Возможно, причиной тому стала недавно начавшаяся перестройка и гласность, а может и крупный масштаб аварии, который не удалось бы замолчать даже при большом желании властей.
«С нас никакой подписки о неразглашении не брали, — продолжает Петров. — Вообще такого масштаба техногенную катастрофу было бы невозможно скрыть даже в глухое сталинское время, потому что это связано с большим людским и финансовым резервом, большим отселением народа, радиация частично попала за Запад».
Госпиталь и суд
Борттехники после возвращения из командировки провели три недели в Центральном научно-исследовательском госпитале в Сокольниках и обследовались там еще в течение двух лет. По их словам, здоровье позволяет им работать и сейчас, особых последствий командировка в Чернобыль пока не вызвала, хотя семья Александра сильно волновалась за его здоровье.
«Я был женат, у меня к тому времени уже был ребенок. Моя супруга даже вспоминать эту тему не хочет — столько она пережила, очень волновалась, — вспоминает он. — В Москве мы после возвращения три недели лежали в госпитале. Прошли полную проверку здоровья, практически все были годными после обследования. Лежали, кстати, вместе с космонавтами, которые тоже там проходили комиссию».
А еще после увольнения из армии военным пришлось подтверждать свое участие в ликвидации аварии через суд, с привлечением свидетелей. После распада Союза оба собеседника агентства столкнулись с трудностями, как и многие их сослуживцы.
«У нас в командировочных заданиях было записано “перегонка авиационной техники”. И когда мы закончили работать на ликвидации, еще не было создано никакой воинской части, которая бы контролировала прибытие-убытие личного состава, — рассказывает Александр. — И у нас на руках, кроме карточек доз облучения, никаких подтверждающих документов, что мы летали над реактором, нет. Нигде не зафиксировано, что экипаж, в состав которого входил я, был в Чернобыле. По окончании военной службы, когда пришло время уходить на пенсию, мы должны были получить гражданские корочки. Но чтобы получить удостоверение чернобыльца, нужна была справка из специальной воинской части, а у нас, естественно, таких справок нет. И получить эту справку через Украину не представлялось возможным».
Жарков подтверждает его слова: «Бардак был же. На справках, которые нам выдали, было написано просто “участвовал в ликвидации аварии”, но не было написано, что работал в 30-километровой зоне».
«Пришлось подавать в суд, вызывать трех свидетелей, которые бы подтверждали, что я в составе экипажа действительно был в Чернобыле и летал там столько-то дней, — продолжает Петров. — Весь наш Торжок, все, кто летал — человек 50−60, мы прошли в Чернобыле в апреле-мае и практически все ушли без этих справок, нам пришлось подтверждать их потом».
Сейчас оба бортинженера работают в Московском авиационном центре, хотя Петров живет в Ярославле. Каждую годовщину 26 апреля Александр вместе с другими ликвидаторами приходит на митинг к памятнику жертвам радиационных аварий и катастроф.
Р/ч.: Вкус радиации
Природа экономна в причинах и многообразна в следствиях.
Как-то вечером, после ужина в лагере, делились мы впечатлениями от пребывания на 1 Р/ч. (это нижняя граница уровней, которые мы тогда считали «высокими»).
У Валеры — командира 2-го взвода — на 1 рентгене в час начинал болеть зуб, у него вообще были какие-то проблемы с зубами.
Сережа по своей основной — гражданской — специальности химик-синтетик, занимается металлоорганическими соединениями. Он на 1 Р/ч. начинал чувствовать металлический вкус во рту. Я долго голову ломал — почему? 1 Р/ч. — уровень явно маленький, чтоб радиолиз (разложение химсоединения на его составляющие под действием облучения) начался… И, с другой стороны, это сколько ж надо этой металлоорганики нахвататься, чтоб при этом вкус металла во рту почувствовать… Неправдоподобно… А что еще?… Я тогда просто не знал, что металлический привкус во рту — симптом непорядков печени, а уж ее-то, работая со своими металлоядами, Сережа точно подсадил: обычное дело среди химиков-синтетиков. И вот на 1 Р/ч. его подсаженная печенка начинала попискивать, не выдерживая еще и этой нагрузки…
Я тоже на 1 Р/ч. начинал чувствовать то, что считал слабым местом своего организма…
…Облучение — в тех дозах, с которыми мы тогда дело имели, — действует в первую очередь НА СЛАБОЕ ЗВЕНО ОРГАНИЗМА — и это для каждого человека индивидуально. И только при возрастании дозы возникают уже характерные «лучевые поражения», типа ОЛБ той же (острой лучевой болезни), про которую все поначалу только и говорили…
Эту простую, но далеко не очевидную вещь,
В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ
НА СЛАБОЕ ЗВЕНО
мы поняли в июле 1986 года, так сказать, «не отходя от кассы».
И нужны были годы, чтоб официальная медицина дошла… — доползла! доплелась… — до этого вывода. Собственная шкура — очень чуткий научный инструмент…
Так что металлический, оказывается, вкус у радиации…
…Когда через год, точнее, на первую годовщину, 26 апреля 1987 года, мы наконец-то собрались в парке Артема в Харькове — все расселись на лавки у пустующей стекляшки-кафе (сразу пошло открывание водки, вспарывание консервов, нарезка хлеба на газете…) — а двое здоровых парней остались стоять, прислонились к стенке кафешки…
— Вы чо, садитесь! Садись Володь!
— Спасибо, не могу. Геморрой.
— Я тоже. Гастрит. Сидя больно.
А им уже протягивали наплесканную в стаканы водку — выпить за тех, у которых уже ничего не болит.
Конец сортира: «Предчувствия его не обманули»
Недавно — с удивлением — обнаружил: Книга — Воробьев А.И., Воробьев П.А. До и после Чернобыля: Взгляд врача. Москва: Издательство НЬЮ-ДИАМЕД, 1996. Цитирую:
Остается совсем не изученным феномен, который, вероятно, никогда не наблюдался в прежних авариях. Речь идет о странном раздражении верхних дыхательных путей, желудочно-кишечного тракта у людей , которые оказались в зоне относительно близкой к аварийной станции . Там почти у всех появлялся кашель, насморк , у многих — жидкий стул без каких-либо признаков инфекции. Температура оставалась нормальной…
Поскольку все эти явления наблюдались в первые же дни приезда в зону нового человека… сразу же было отвергнуто предположение о поражении за счет внешнего облучения… Впрочем, и тогда полностью не исключалась роль местного лучевого воздействия от многочисленных короткоживущих альфа- и бета-излучателей, находившихся в газообразном состоянии.
Тогда казалась наиболее приемлемой токсическая гипотеза: предполагалось, что из кратера реактора наряду с выбросом радиоактивных веществ летели разнообразные другие соединения, совсем не обязательно радиоактивной природы. Многие жители говорили, что они чувствовали металлический привкус во рту… Потом очень быстро эти явления раздражения верхних дыхательных путей и желудочно-кишечного тракта прекратились и вопрос «закрылся» сам собой…
Сегодня уже нелегко сбрасывать со счетов версию радиоактивного поражения дыхательных путей и слизистой оболочки желудочно-кишечного тракта альфа-излучателями, мягкими гамма- и бета-излучателями в первые дни аварии. Может быть, тогдашняя «нерадиоактивная» трактовка была неверной (страницы 136–137, текст выделен мной. — СМ.).
Так что (наукой установлено!):
1) «адаптация к радиации» и «вкус радиации» (то есть жуткая срачка. и металлический привкус во рту, если без изысков) — это не фантазии ошалевших радиационных разведчиков, и
2) эти явления носили массовый характер.
Это наука знает. Жаль, не знает, что об этом сказать толком[52].
…Для экспериментатора особенно приятно, когда, невзирая на очевидное несовершенство эксперимента, использованных в нем приборов, недостаточную (а в данном случае просто смешную) статистику, результат
получаешь правильный… Приблизительно такое чувство я испытал, когда наткнулся на эти сведения.
Какова радиация на вкус?
Атом - невидимый враг. То, что враг - это точно. Но такой ли невидимый? Завесу тайны приоткрывает Александр Купный - эксперт по объекту «Укрытие». Он рассказал, что находится под тем самым саркофагом над 4 энергоблоком Чернобыльской атомной электростанции. И, заодно, о своих ощущениях от встречи с радиацией.
Что же под саркофагом ЧАЭС?
Там полная разруха из строительных конструкций. Хаос. Пыль. Грязь. Застывшее ядерное топливо в виде капель и подтеков. Некоторым причудливым брызгам этого самого топлива дали имена. Например, «слоновья нога», так как она напоминает ступню этого животного. У других элементов объекта «Укрытие» тоже есть имена, например: «собачья будка», «балка-осьминог», «балка-мамонт». Честно говоря, поражает фантазия и оптимизм сотрудников, которые это все придумали.
Видимый враг
Если говорить о самой радиации, то да, она невидима. Однако ее можно обнаружить на фото и видеосъемке. При высоких показателях портится качество картинки. Изображение усеяно белыми точками и выглядит, словно снег в старом телевизоре. Только это далеко не снег. Все кадры, которые были сняты в объекте «Укрытие» покрыты именно такой белой рябью радиации.
Чем пахнет радиация?
Ничем не пахнет. Но так бывает лишь при маленьких ее концентрациях. Если источник находится близко, а уровень поля превышает 1000 рентген в час (что является очень высоким показателем), то воздух приобретает характерный, едва уловимый аромат. Пахнет озоном. Поэтому, если вы гуляете в Чернобыле и вдруг пахнуло грозой - не стоит ждать дождика. Нужно срочно делать ноги!
Радиацию можно почувствовать на вкус
Многие элементы дают металлический привкус на языке и сильную сухость во рту. Если вспомнить, все пострадавшие при аварии на ЧАЭС мучились от жажды и просили воды. Из палитры вкусов выбивается лишь плутоний. Он на вкус сладкий.
Как реагирует на радиацию организм?
От нее меняется голос и возникает осиплость. Появляется, как его называют, «радиоактивный кашель». Так происходит из-за сильнейшей сухости во рту и нагрузки, которую испытывает тело.
Кожа тоже меняется. Если всматриваться в старые снимки пострадавших ликвидаторов, можно увидеть тот самый «радиоактивный загар». Все дело в том, что при высоких дозах облучения кожа человека поглощает излучение и приобретает оранжево - коричневый цвет. Он похож на интенсивный солнечный загар, однако более насыщенный и темный, словно человека намазали йодом.
Внутренние органы тоже не особо рады опасному воздействию излучения и дают сбой. Если полученная доза радиации очень велика - страдает пищеварительная система человека. Первым реагирует кишечник и желудок. Поносы и рвота, и как следствие, обезвоживание и слабость.
Как видите, радиация действительно невидима, но достаточно ощутима, организм не обманешь. Радиация опасна, имеет страшный всеразрушающий характер и для природы и для человека. Смерть от радиационного поражения - одна из самых мучительных. Так что лучше с ней не встречаться!
Если вас заинтересовала тема Чернобыля, читайте также наш материал о самых страшных техногенных катастрофах в истории.
Насколько сериал Чернобыль точен с точки зрения науки?
Не успели утихнуть страсти по поводу удачности/неудачности завершения девятилетнего эпического фэнтези «Игра престолов», как американский телеканал HBO совместно с британским Sky обрушили на зрителя новую «бомбу» в виде пятисерийного мини-сериала «Чернобыль», снятого на основе реальных событий, повествующих об одной из самых ужасающих ядерных катастроф в истории человечества – взрыва реактора четвертого энергоблока Чернобыльной АЭС, произошедшего в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года. По этой теме на сегодня написаны десятки книг, огромное количество статей и докладов со слов очевидцев и участников событий. Знакомство с первой серией действительно не оставляет сомнений: со значительной частью этого материала авторы сериала ознакомились.
Взрыв в Чернобыле был больше, чем просто техногенной катастрофой. Его отголоски мы слышим до сих пор.
По словам создателей сериала, он основан на реальных рассказах участников ликвидации: министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР и химика, расследовавшего причины аварии. Именно за их персонажами мы наблюдаем в сериале. Действительно, с самого начала «Чернобыль» поражает своим реализмом и способом передачи советско антуража тех годов. Внимание к деталям в буквальном смысле маниакальное. И это с учетом того, что снимали его совсем не близкие по духу и менталитету люди. Тем не менее, некоторые моменты в нем все же вызывают вопросы не только с повествовательной (исторической), но и научной точки зрения.
Хронология событий и не совсем адекватные действия жителей города
Так радиоактивны пыль была показа в сериале.
В начале сериала показано, как жители Припяти ночью и с детьми смотрят на пожар. Камера фокусируется на оседающую на них радиоактивную пыль. В реальности большинство жителей города узнали о пожаре на Чернобыльской АЭС только лишь утром. Да и вряд ли бы семьи ядерщиков решили бы стоять под оседающим пеплом горящей АЭС.
Хронологическая неточность также наблюдается в сцене с вертолетом, несшим смесь для засыпки горящего реактора. Нет, само трагическое происшествие произошло в реальности, но многим позже, через несколько месяцев после аварии, а не на следующий день, как показано в фильме. В сериале также имеется намек то, что падение вертолета произошло из-за того, что воздушное судно пролетело слишком близко к реактору и получило огромную дозу радиации, которая вывела из строя его электронику. В действительности вертолет ликвидаторов потерпел крушение после столкновения с краном, зацепив его трос.
Пожар в 4-м энергоблоке
Пожар действительно был сильным.
По словам бывшего инженера 4-го энергоблока и ликвидатора аварии Алексея Бреуса, в отличие от фильма, гореть в реакторе на самом деле было нечему. «В нем продолжалась ядерная реакция. Когда люди пошли к реактору и заглянули внутрь для того, чтобы понять в каком он состоянии и что надо делать… В фильме показано, что их фактически заставили, им не хотелось, но они пошли. На самом деле, достаточно было просто понять, что это нужно сделать. И люди сами соглашались и уходили. Да, потом это стоило им жизни. Первым, насколько я знаю, пошел Александр Кудрявцев, затем Анатолий Ситников. Вскоре они погибли».
На Чернобыльской АЭС не было мощных дозиметров
Человек с дозиметром.
В одном из начальных эпизодов, уже после аварии, сотрудники станции пытаются замерить радиационный фон на станции, используя слабые дозиметры, показывающие максимальный порог в 3,6 рентген. По словам Владимира Михайлова, одного из ликвидаторов аварии на ЧАЭС, мощных дозиметров на станции и правда не было. Просто потому, что никто не предполагал, что такое может произойти.
Чтобы не пропустить ничего интересного из мира высоких технологий, подписывайтесь на наш новостной канал в Telegram. Там вы узнаете много нового.
Позже в сериале было показано, что уровень радиации в разрушенном реакторе составляет 15 000 рентген. В реальности на подступах к четвертому энергоблоку фон в то время варьировался от 1500 до 3000 рентген. Чудовищное превышение нормы, но все-таки не 15 тысяч, как показано в сериале. Существенно более высокие значения отмечались над самим реактором, над проломом в крыше, откуда в атмосферу извергались тонны радиоактивных веществ.
Воздействие радиации на организм человека
Кадр из сериала «Чернобыль».
Описание столкновения людей с радиацией авторами сериала во многом передано точно. Здесь демонстрируются все те симптомы, о которых говорили очевидцы: тошнота, привкус металла во рту, разумеется, эритрема, «ядерный загар» или румянец, являющийся последствием повреждения радиацией верхнего слоя кожи. Это один из признаков острой лучевой болезни. В то же время нашлось место неточности: пожарный, поднимающий кусок графита из реактора на несколько секунд, а через время его увозят на скорой из-за слезающей с руки кожи. Работник станции удерживает открытой стальную дверь и упирается в нее бедром, и спустя буквально мгновение его брюки пропитываются кровью — настолько облученным был металл. В реальности аппликационные радиационные ожоги проявляются через 1-3 дня после поражения.
Однако в целом история пожарного, которой уделяется особое внимание и на первый взгляд кажется вымыслом сценаристов, желающих придать сюжету больше драматизма, на самом деле правда. В этом можно убедиться, прочив книгу белоруской журналистики, и писательницы, лауреата Нобелевской премии по литературе, Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего». История написана со слов жены пожарного.
Эффект Вавилова-Черенкова
Мог ли светить воздух в городе после взрыва?
В одной из сцен сериала происходит диалог между двумя героями, в котором один говорит другому о том, что воздух в городе светится, на что тот отвечает, что это эффект Вавилова-Черенкова. На самом деле эффект Вавилова-Черенкова – это свечение, которое возникает в плотных прозрачных средах при прохождении через них высокоэнергетических частиц. Его можно наблюдать, например, в охлаждающей жидкости действующего реактора, где жидкость действительно светится под воздействием потока бомбардирующих ее нейтронов.
Взрыв ЧАЭС сравнили с Хиросимой
Можно ли сравнивать взрывы в Чернобыле и в Хиросиме?
В сериале утверждалось, что из-за пожара на Чернобыльской АЭС каждый час в атмосферу выделяется больше радиации, чем от взрыва бомбы, сброшенной на Хиросиму. Однако такое сравнение не совсем корректно.
Воздействие радиации на жителей Хиросимы было прямым. Другими словами, доза их облучения зависела в первую очередь от того, насколько близко они находились от эпицентра взрыва. Если говорить о случае с Чернобыльской АЭС, то радиация оказывала длительное воздействие на окружающую среду, из-за выбросов в атмосферу огромного количества радиоактивного материала, который распространился по большой территории.
В Хиросиме основными поражающими факторами были вспышка от ядерного взрыва и выброс альфа-бета-гамма излучения. В Чернобыле — они были совершенно другими. Именно поэтому, два этих события несравнимы. Единственный аспект, который объединяет оба события – высокий уровень радиации.
Вероятность второго взрыва и последствия для Европы
Ученые разбираются в происходящем.
В видении авторов сериала советские ученые опасались возможности второго взрыва вследствие контакта кориума (расплавленная смесь из урановых топливных элементов, свинца, которым посыпали реактор, графита и других материалов) с водой из барботера, расположенного в реакторном здании. Одним из героев сериала было подчеркнуто, что мощность этого взрыва может составить 2-4 мегатонны. В радиусе 30 километров все будет уничтожено. Кроме того, говорилось о том, что взрыв вызовет ударную волну, способную «уничтожить все население Киева и часть Минска», оказав в целом катастрофические последствия выброса радиации для большей части Украины, Польши, Белоруссии, Латвии, Литвы, Германии, Чехословакии и Румынии.
В реальности герой сериала явно переоценил мощность и последствия второго взрыва. Видимо сценаристы сделали это для придания своему материалу еще больше мрачных красок и драматизма. Более того, под сомнение ставится и сама возможность второго взрыва. Гипотетический взрыв расплавленного топлива при смешении с водой барботера также был бы не ядерным, а тепловым. Активная зона реактора к тому моменту уже не существовала.
Тем не менее, несмотря на то, что вероятность носила гипотетический характер, риски было решено снять. Трое работников АЭС, находясь не более чем по колено в радиоактивной воде, зашли в помещение, нашли задвижки, без проблем открыли их, обеспечив дренаж вод, и успешно вернулись. В сериале их участь была предрешена. В реальности все трое после участвовали и в других задачах по ликвидации аварии. Один умер спустя 20 лет после аварии, двое остальных до сих пор живы.
Как появился «Рыжий лес» Чернобыля?
Печально известный рыжий лес в Чернобыле.
В одной из сцен сериала показано, как зеленый лес вдруг стал ржаво-рыжим. В реальности это было не совсем так. Точнее, на это потребовалось несколько дней, а не несколько часов с момента аварии. Дело в том, что прилегающий к Чернобыльской АЭС сосновый лес принял на себя наибольшую долю выброса радиоактивной пыли во время взрыва реактора и всего за несколько дней высох и «поржавел». Деревья, словно фильтры, задерживали радиоактивную пыль, стремительно разлетающуюся от ЧАЭС с ветром. В течение двух лет «фонящие» на счетчиках Гейгера сосны валили и закапывали освинцованными бульдозерами.
Мертвые птицы и отстрел животных
Какие-то животные и птицы умирали сами, а остальных приходилось отстреливать, чтобы они не разносили «следы загрязнений».
Жуткий момент сериала – на головы пионерам падали мертвые птицы. Было ли это в реальности? Нет. Произойти этого не могло, поскольку Припять находится в трех километрах от Чернобыльской АЭС. Согласно историческим данным, птицы, пораженные высокой дозой радиации, действительно падали, но только поблизости от разрушенного реактора в радиусе 200-300 метров.
Еще один момент. В сериале показано, как отряд советских солдат ведет отстрел бездомных животных в заброшенных населенных пунктах. Это правда. Примерно спустя 36 часов после взрыва жителям Припяти было дано всего 50 минут на то, чтобы собрать свои вещи и эвакуироваться на автобусах, которые за ними приехали. Брать с собой домашних питомцев не разрешили. Жители города считали, что смогут вернуться домой через несколько дней, но, как известно, этот переезд оказался постоянным.
В итоге весь город был заполнен осиротевшими животными. Чтобы избежать распространения радиационного заражения и бешенства солдатам поручили их отстрел.
Использование роботов для ликвидации аварии
Такие бульдозеры помогали ликвидировать последствия катастрофы.
В сериале показано, как отправленные на ликвидацию аварии роботы один за одним выходят из строя из-за воздействия радиации. В итоге люди расчищают площадку вручную.
На самом деле все так и было. По словам ликвидатора аварии Владимира Михайлова, использовались немецкие и японские машины, которые быстро ломались. Тем не менее для наземных видов работ был найден выход. И это не луноход, как предлагал один из героев фильма. Для этого использовались радиоуправляемые бульдозеры, разработанные на предприятии «Сибцветметавтоматика». Бульдозеры расчищали площадку рядом со станцией от завалов и готовили ее под фундамент для саркофага. Потом их, а также другую технику там и бросили: отмыть эти машины было уже невозможно.
Подписывайтесь на наш Яндекс.Дзен. Ежедневно там публикуются материалы, которые не попадают на основной сайт.
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ВКУС ЧЕРНОБЫЛЯ
.
Рассказывает командир 21 полка химической защиты полковник Александр Николаевич СТЕПАНОВ
Полку досталась фактически самая опасная зона станции – крыша турбо-зала и прилегающая к нему территория, первый и второй напорные бассейны. Отдельной задачей была очистка крыши третьего блока, где работали только добровольцы. Кроме того, мы работали на заводе «Юпитер», на других объектах.
Это была тяжёлая методичная работа. Вся территория станции была где сильнее, где слабее заражена радиоактивными материалами. Иногда это просто были куски «твэлов» выброшенные взрывом из реактора, иногда просто радиоактивная пыль. И всё это нужно было собрать в специальные контейнеры, захоронить в специальных могильниках и дезактивировать освобождённую территорию. Если говорить конкретно, то территория станции, её рабочие зоны были засыпаны щебнем. Вот этот щебень нужно было собрать в специальные контейнеры и вывезти, а на его место засыпать «чистый» щебень, где нет щебня - снять зараженный слой земли – около 10 сантиметров и после этого залить всё бетоном.
Особая задача – крыша третьего блока. Фактически это была единая крыша третьего-четвёртого блоков. Но там где раньше был четвёртый блок, зиял огромный провал, на дне которого находился разрушенный реактор в котором продолжалось горение. Вся крыша была густо засыпана спёкшимися кусками ТВЭЛов - урано-плутониевой смеси и графита. Каждый такой кусок излучал тысячи рентген в час. И нужно было их как-то убирать. В условиях такой страшной радиации ни одна электрическая система не работала. Способ был единственный. Солдат с лопатой. Перед выходом на крышу солдату, одетому в импрегнированное обмундирование – форму со специальной противорадиационной и противохимической пропиткой, ставилась конкретная задача – расчистить конкретное место. Затем он облачался в тяжёлый свинцовый фартук и по команде старшего выбегал из укрытия – бетонной «будки» выхода на крышу, добегал до назначенного места, цеплял на лопату кусок ТВЭЛа, сбрасывал его в пролом четвёртого блока и бежал обратно. Время работы –двадцать - тридцать секунд. После чего его отправляли вниз, в безопасную зону, а на смену шли следующие. На этом участке работали только добровольцы. Всего мы здесь отработали месяц. За эту работу всем участникам заплатили в тройном размере. Обычный оклад солдата в полку – двести пятьдесят рублей. Старшим здесь был капитан Александр Черных. И это была, воистину адская работа!
Сейчас много разного пишут о тех событиях. Некоторые «эксперты», которые ни дня не были на станции, рассказывают «ужастики» про то, как СССР чуть ли не тысячами губил ничего не понимающих людей в чернобыльской зоне, используя их как смертников на ликвидации аварии. Это бред! Людей мы берегли. Максимальная, считавшейся безопасной доза, была определена в двадцать пять рентген за три месяца службы. За сутки не больше двух рентген. Все до одного солдата и офицера имели индивидуальные дозиметры, всем постоянно разъяснялась опасность и правила поведения. Вёлся каждодневный учёт. Перед началом любой работы обязательно проводилась радиационная разведка местности. Исходя из её данных, определялось максимально допустимое время работы. Допустим, радиация в районе работ составляет 50 рентген в час, Это значит, что солдат может здесь работать меньше двух минут. Так и работали по секундомеру. Пока одни работают, другие ждут своей очереди в укрытии. Укрытиями обычно являлись подземные сооружения станции – водозаборные станции, хранилища разные и т.п. Там тоже «фонило», но на много слабее чем на верху. Работали в три смены с семи утра до полуночи. В смене триста пятьдесят человек. Каждую смену отвозила и привозила обратно специальная автоколонна. Когда солдат набирал двадцать один, двадцать два рентгена, мы снимали его со станции и переводили на хозработы. Обеспечивать работу других. Это позволяло и «недобирать» максимальную дозу и нормально обеспечивать работу тыла. Люди, отработавшие на станции, отлично понимали, как важно обеспечить тех, кто там работаем всем необходимым. Раз в два месяца формировалась команда из тех, кто выбрал дозу и их отвозил на аэродром, откуда отправляли бортом домой. Обычно этот же борт привозил пополнение. Отправлять к нам старались взрослых мужиков. Тех, кому за тридцать, у кого уже есть дети. Почти как у спартанцев на войну. Молодёжь не отправляли. При этом, среди пополнения было не мало добровольцев. Многие вызывались ехать сюда из, искренне желая быть полезным своей стране. Тогда такой патриотизм был массовым явлением. Другие приезжали заработать. Как я уже сказал, платили солдатам достаточно высокие по тому времени деньги и желающих заработать было не мало. Трусов не было. За всё время я лишь одного старлея отправил из полка, который уклонялся от поездок. И за всё время работы на станции мы потеряли только одного человека. И то по глупости. Работали внутри станции в помещении, примыкавшем к четвёртому реактору. Укрепляли защитную стену и один из солдат решил посмотреть в реактор – услышал, что в нём продолжается горение, захотел посмотреть на «атомный огонь» и высунулся из-за укрытия, а там, прямо за укрытием запёкшийся «язык» расплава уранов-плутониевой смеси больше десяти тысяч рентген в час! Ему сразу плохо стало и через неделю он умер…
Вообще, было очень странное ощущение. Вокруг солдаты, которым за тридцать, у многих на висках и в усах седина и возникало ощущение, что ты словно на Отечественной войне, на фронте. Работали люди героически. Все. Не зависимо от должностей и званий. Сейчас принято ругать замполитов, мол, были тунеядцы, только языком болтали. У меня в полку было двадцать четыре офицера политработника и все выезжали на станцию руководителями работ. Замечательные ребята. Мой замполит полка Виктор Деникин – отличный офицер и организатор. И, кстати, дальний родственник генерала Антона Деникина. Такая вот любопытная история. (1)
В полку было три бани и после каждой смены люди могли нормально помыться, попариться, отдохнуть. Рабочая одежда после каждой смены дезактивировалась а специальной станции и солдат всегда получал только «чистую» форму.
В районе станции и вокруг неё действовал жесточайший сухой закон. И я считаю это правильным решением. Меры наши люди не знают, разреши им выпивать «от радиации» - не остановишь. А от выпивки до ЧП один шаг. Нигде в районе спиртное не продавалось. Только в Киеве. Следили мы за этим очень строго. Любого употребившего сразу выгоняли. И это было самое страшное наказание для человека – быть выгнанным из полка.
…Говорят, что радиация не имеет не цвета не запаха ни вкуса и что её не почувствуешь. На мой взгляд, это не совсем так. Радиация имеет свой вкус и свои ощущения. При работе в зоне радиоактивного заражения во рту очень скоро появляется металлический привкус. Потом на коже возникает ощущение, что ты находишься на ярком солнце. Даже когда небо затянуто облаками. За тем возникает сухость в горле и характерный «радиационные» кашель и осиплость. Сидишь на совещании словно в доме престарелых – кругом все «кхекают» и голоса как у алкашей со стажем. Всё время хочется пить. Есть ещё один признак, но он уже означает, что ты схватил серьёзную дозу – понос. При одноразовом облучении свыше десяти рентген сразу возникает тяжелейший, неостановимый понос, который буквально выворачивает человека наизнанку. Видимо поражается слизистая стенок кишечника.
За нами была закреплена южная зона - начиная с так называемой «Красной площади»,
где до аварии были хорошие цветники, а к моему приезду - гималайские горы бетона,
металла, техники, земли. И вот потихонечку, метр за метром, за двадцать четыре дня
«Красную площадь» эту с гималайскими горами сделали ровной, вывезли весь грунт
зараженный, завезли свежий грунт. Работали скреперы, бульдозеры, потом грейдерами все
ровняли и клали на свежий грунт бетонные плиты, а поверх плит - холодный асфальт. Моя
первая работа на станции начиналась с «Красной площади», возле моста через канал.
Я удивлялся - как можно было в кратчайшие сроки, никого не подгоняя, а зная одно:
«надо!» - выполнить такую работу. И организованность была высочайшая, и люди знали,
что делать, и материал шел. И все делали, чтобы быстрее подобраться к четвертому блоку.
И пришлось нам дедовскими способами - вениками - подметать все это, собирать с
помощью трактора «Беларусь», потом сгребать лопатами и сбрасывать в контейнеры. В
тракторе была освинцована кабина. Бойцы работали в нем где-то три-пять минут, потом
выбегали, и следующие садились. В то время у меня через пятнадцать дней происходила
замена людей. Но ни одного случая получения радиации сверх нормы не было, мы
регулировали это, старались не «пережигать» людей. Очень трудно было с трактористами и
крановщиками. Крановщики по семь минут только работали на укладке плит.
Ну а возле развала. Надо было пробежать где-то метров сто пятьдесят, подмести
быстренько, бросить веники и убежать назад. Другая группа уже то, что подметено, лопатой
сгребала в контейнер, потом это все грузилось и вывозилось. Зону первого, второго, третьего
и четвертого энергоблоков мы закончили где-то в ноябре месяце.
Затем нас перебросили на «Рыжий лес». Определили энное количество гектаров леса и
поставили сроки: убрать это к 23 февраля 1987 года, ибо там надо было проложить
железнодорожную ветку для подвоза оборудования. Лес был рыжий, а в районе стройбазы -
практически цвета кофе.
Но не мы валили «Рыжий лес», а другие, с помощью ИМРов (инженерная машина
разграждения), другой техники. Они его повалили кое-как, создав бурелом, а мы делали
мартышкин труд. Не надо было этого делать, надо было оставить лес таким, каким он был,
чтобы легче подходить к нему и срезать. Мы бы производительность в пять раз больше
имели. А его навалили, наломали, как на картине Шишкина. Мотивировали тем, что если будем мы его валить, то посыплется елка рыжая и загрязнит обмундирование и все прочее. Но я уверен, что сделали хуже. Все равно деревья надо было из земли выкорчевывать, таскать, рубить их. Потом рыли котлованы невдалеке, в двух-трех километрах от повала и все это дело закапывали в глубокие котлованы, зарывали и сравнивали с землей.
Помню, в один из дней мы выехали на «эрхээмке» на разведку у второго бассейна. В машине начальник химических войск МО генерал-полковник Владимир Карпович Пикалов, я, дозиметрист парень из МВТУ и водитель. У самого бассейна РХМ вдруг заглохла и встала как вкопанная. Водитель пытается запустить машину, но она вообще не реагирует ни на что. Проходит минута, полторы, я понимаю, что ситуация чрезвычайная. Распахиваю люк, Пикалов хватает меня за рукав – Ты что?
Я командую – Все за мной! И выпрыгиваю из машины. Владимир Карпович без слов лезет за мной. Когда все оказались на земле командую – Бегом! И бросаюсь бежать к рубежу, с которого мы выехали. А это метров триста! Хорошо нас увидели и сразу отправили машину на встречу. Где-то на середине нас подобрали, вывезли. Потом зацепили РХМ, вытащили. Стали разбираться и оказалось, что мы заехали на место, где радиация была такой, что пластины аккумулятора просто осыпались. Вот там мы сразу схватили по двенадцать рентген…
Мне как командиру приходилось скрывать свои рентгены. Иначе бы я полком и полгода не прокомандовал бы. Реально к концу срока я нахватал семьдесят пять, но записал, как и все – двадцать пять. Под конец я уже сам слегка «светился». Помню, мы выезжали из зоны, я провожал генерала, прилетавшего с проверкой из ЛенВо. Обычно я проезжал «рамку» проверки, не вылезая из УАЗа, и проблем не было. А тут вышел покурить и случайно подошёл к рамке. Она как зазвенит, синие лампы-мигалки загорелись, ко мне со всех сторон милиционеры побежали. Радиация! Стали проверять машину – всё в порядке. Направили прибор на меня тут он и зазвенел. Ну показал им удостоверение. Честь отдали, пропустили, но смотрели как на смертника, наверное. А генерал всю дорогу до Киева в углу салона просидел и вылезая прошипел мне, мол, облучил его бедного…
Вообще, иногда некоторые приказы начальников отдавали откровенным авантюризом. Приходилось прикладывать усилия, чтобы доказать бессмысленность их и отменять. Но не всегда это получалось. Я до сих пор считаю, что человек, отправивший людей водружать флаг на трубу, совершил преступление. Ни малейшего смысла в этом поступке не было. Никто "сверху" такой команды не давал. Это была его личная инициатива. Возможно у него притупилось чувство опасности не знаю. Но добровольцы, отправившиеся на эту операцию, схватили страшные дозы. Насколько я знаю, почти все они уже ушли из жизни.
Зона в радиусе 30 километров вокруг станции была оцеплена колючей проволокой. Все население было выселено. По зоне передвигались только милицейские патрули. На всех выездах из зоны были развёрнуты пункты проверки и дезактивации. Каждая машина проверялась приборами и в случае необходимости её тут же отправляли на дезактивацию. После окончания работ вся техника, работавшая в зоне, была там же захоронена. Легковые автомобили захоронили в могильниках, а краны, "КамАЗы", трактора собрали на специальных площадках и оцепили колючей проволокой. Там, в этих могильниках чего только не было. Например в районе Припяти под радиацию попали склады райпотребсоюза. Я был на одном – огромные ряды импортных холодильников, стеллажи магнитофонов, телевизоров японских. И всё это во всю «фонит». Всё это свозилось в могильники и закапывалось. А ещё брошенные деревни и город Припять, из которого люди уехали, бросив всё. Конечно, это был огромный соблазн для мародёров. Помню, при нас поймали и судили одного майора из одесского полка гражданской обороны, который под шумок загрузил телевизорами и холодильниками грузовик и попытался его вывезти в Одессу. Можно представить что было бы с теми, кто приобрёл бы такой холодильник…
Вообще, работы милиции хватало. И мародёры и всякого рода авантюристы и сумасшедшие – кто только в зону не лез. А ещё местные жители. Особенно пожилые, кто тайком пробирался в свои дома и оставался в них жить. Вытащить их оттуда было просто невозможно, и постепенно на них махнули рукой. Вот это истинные «сталкеры» Чернобыля. Помню одна старушка выходила к дороге и у проезжающих солдат спрашивала сколько сегодня в воздухе «рейганов»? В смыле «рентгенов»…
…Самым трудным для меня было отвечать моим солдатам на вопрос, а что с нами будет потом? Потому что ответа на него у меня не было. Мы выполняли свой долг перед Родиной. Но, что будет потом, не знали. Как скажутся эти двадцать пять рентген? До сих пор нет единого понимания воздействия радиации на организм. Это очень индивидуальное дело. Я знаю нескольких ребят, кто в Чернобыле полностью излечился от астмы. Просто забыли о ней. И так же знаю диагноз «милиарный туберкулёз», о которого умерло несколько «ликвидаторов», когда человек сгорал буквально за две недели от внезапно открывшегося туберкулёза. По моим личным данным за эти двадцать пять лет от различных болезней умерло почти треть чернобыльцев. С одной стороны вроде бы и люди это уже не молодые. Уже в 1986 многим было за тридцать. Но и не старики. Понятное дело, что Чернобыль здоровья никому не добавил и все льготы, полагающиеся ликвидаторам, заслужены. Одно знаю точно – я ни минуты не жалел и не жалею, что в моей жизнь были эти пятнадцать месяцев этой трудной и чрезвычайно опасной работы.
Интервью моё и нигде ранее не публиковалось. Поэтому любые перепечатки только с моего разрешения.
Читайте также: