Я памятник себе воздвиг чудесный вечный металлов тверже он и выше пирамид

Обновлено: 04.05.2024

Известную оду Горация "Я памятник воздвиг. " (Exegi monumentum) до А.С. Пушкина перекладывали и переводили такие русские поэты, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, К.Н. Батюшков.
На мой взгляд, М.В. Ломоносов просто перевёл эту оду на русский язык, ещё не применив - по крайней мере явно - её к самому себе - как русскому поэту. У него в стихотворении ещё - римские реалии. А К.Н. Батюшков перевёл горациеву оду - опять же на мой взгляд - слишком фривольно, не серьёзно, что ли. Не достойно, - хотя и в своём духе. Но вообще-то, на Памятник Батюшкову это произведение не тянет, именно из-за какого-то его легкомыслия, - может быть, обусловленного душевной болезнью.
Таким образом, в русской (допушкинской и припушкинской) литературе мы видим лишь два достойных переложения оды Горация на русский язык: стихотворение Г.Р. Державина и стихотворение А.С. Пушкина. И Пушкин, когда создавал свой "Памятник", несомненно опирался - причём буквально построчно - на "Памятник" Г.Р. Державина.
Давайте ещё раз рассмотрим - в параллели, по строфам, и по строчкам, - оба эти стихотворения.

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

1.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Когда Державин создавал свой "Памятник"(1795), Александрийского столпа на Дворцовой площади Петербурга ещё не было (1834). Хотя, конечно, по аналогии с пирамидами, здесь можно подумать и о Столпе в Александрии (то есть, так же в Египте). Такая амбивалентность заложена самим Пушкиным, - и опора на Державина здесь подготовила ему шаг к отступлению - если что.
Державин в этих строках говорит о степени крепости созданного им памятника - что он будет стоять, несмотря ни на что. Он прав в том, что памятник его стоит - кто не знает о поэте Державине?! Но - с другой стороны: и кто же его читает. Кроме специалистов, литературоведов? Практически ведь никто. А "Памятник" Пушкина держится именно за счёт постоянного взаимодействия с читателем: "к нему не зарастёт народная тропа. " То есть, так - надеялся, что будет, - сам Пушкин. Он не думал, что интеллигенция наставит ему ещё и рукотворных монументов, и провозгласит его кумиром. Чистота пушкинского образа была таким образом вульгаризирована.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

2.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Пушкин здесь белее конкретен: он указывает, что именно в нём избежит тленья - душа, перелитая в строчки произведений, составившая союз (завет) с лирой. Душа всегда полагалась немой "субстанцией", и только у Пушкина она - "болтушка". Но открывается эта "болтушка" не каждому, а только пииту - тому, кто способен настроиться на её волну, почувствовать душу Поэта, вступить в диалог с ней. "Подлунный мир" - это прежде всего Россия; во времена Пушкина именовавшаяся "Полуночной страной", - то есть, Северной, в отличие от Полуденных - Южных.
То есть, эти строчки Державина и эти строчки Пушкина - они идентичны. Только Пушкин высказался чётче, красивее, обнажённее.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.

Здесь тоже речь - об одном и том же - о памяти в народах России. Причём, помнить будут - и у Державина, и у Пушкина - только в основном само имя. То есть, не факт, что будут читать, но что имя назовут всегда. Поскольку слух дойдёт, что, мол, "то-то был поэт!" Это - легенда, миф. Как о Стеньке Разине - если хотите.

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

А вот эти строфы - они более сложные для интерпретации. Державин о чём здесь говорит? Фелица - это Екатерина Вторая; так Державин её и "обозвал" в своей Оде. Истину с улыбкой он говорил, - по-видимому, так же - ей, и её фаворитам. Ну, а в сердечной простоте беседовать о боге, - так это Державин умел в своих стихах, - и это одно из главных - на мой взгляд, - его свойств, то есть, - свойств его поэзии, - придающее ей - поэзии державинской - особое обаяние.

А что говорит Пушкин? Во-первых, он сказал, - "буду любезен народу". Он - Пушкин, - пробуждал лирой добрые чувства. То есть, способствовал тому, что человек - благодаря его поэзии - пробуждался к добру. Ну, так это же соответствует державинскому "о добродетелях Фелицы возгласить". Державин считал ,что хваля добродетели главной персоны в государстве, настраивает на эти добродетели и весь народ . Так что, никакого противоречия и в этих строках у Пушкина и Державина нет. Это - об одном и том же, только - в разное время. "В сердечной простоте беседовать о боге" так же согласуется с пушкинским: "Что в мой жестокий век восславил я Свободу. " Поскольку бог есть Свобода. Единственное, у Державина нет "жестокого века". Думаю - потому, - что несмотря на всю нескладность, во многом и суровость его судьбы, несмотря на многие жизненные невзгоды и всякие перипетии, Державин всё же не мог назвать свою судьбу "жестокой". А Пушкин - мог. Трудно представить себе более жестокую судьбу - если вдуматься. Если сопоставить пушкинскую натуру, всю весёлость и светлость его гения - и те рамки, ту жёсткость, в которых он провёл весь свой короткий век. И поэт говорит здесь вовсе не о веке девятнадцатом, - которому только треть тогда миновала. Не надо накладывать на эту строчку известную нам строчку Блока: "век девятнадцатый, железный, воистину жестокий век!" У Пушкина - не о нём; Пушкин говорит о своём человеческом веке. И он в этом веке - кругом несвободный, - умудрился всё же быть свободным и Свободу ещё и восславить! Вот это - "во-вторых". Будучи внешне крайне несвободным, Пушкин восславил Свободу - именно ту, Божественную, свободу, - которую имел ввиду и Державин, когда в сердечной простоте беседовал о Боге. (Сердечная простота - это и есть Свобода.) Потому Пушкин и любезен народу - который так же кругом несвободен, но при этом умудряется быть свободным духом - в лучших своих представителях, или - в лучшие свои минуты; или ещё - в народной поэзии своей. Так была свободна - этой же Свободой - крепостная няня поэта Арина Родионовна Яковлева. И - наконец, - в-третьих: "И истину царям с улыбкой говорить! -у Державина, и "И милость к падшим призывал" - у Пушкина. Самые спорные - казалось бы - строчки. От кого-то - от Цявловского, что ли, - или раньше ещё - пошла эта интерпретация: "Пушкин призывал милость к декабристам"? Чушь - на мой взгляд - полнейшая. Отчего декабристы - падшие-то? Ведь пасть можно только в духе - а в духе они как раз не падали! Или "пасть" - в смысле - умереть, - но к мёртвым призывать милость уже бессмысленно. Я так считаю: поскольку у Державина в этой строке говорится о царях, - то и Пушкин здесь имеет ввиду царей - тех царей, при которых ему пришлось жить : Александра и Николая Павловичей. Они и были "падшими" - в духе. То есть, отпавшими от Бога. Конечно - а какими же ещё, - если один отправил Пушкина - представителя Бога на Русской земле, пророка Его, - далеко и неизвестно как надолго, а другой наоборот привязал к своей особе накрепко - короткой цепью Третьего отделения? А потом ещё не нашёл ничего лучше, как нарядить Первого поэта России шутом гороховым! Так что, милость Пушкин призывал к падшим русским царям, при которых ему выпало жить, - Божью милость, - поскольку имел право говорить Ему: "помилуй их, ибо не ведают, что творят!" Именно такой милостью и была обеспечена такая - божественная - Пушкинская Свобода. Державин ещё мог говорить "своим" царям истину. К нему "цари" (царица и её фавориты) ещё - хоть как-то - прислушивались. Пушкина же цари игнорировали; слушать и не думали. Потому что были совсем падшими - от - павш-ими от Бога. Вот этим Поэт будет более всего любезен народу - тем, что - несмотря ни на что - призывал милость к падшим российским монархам. Но и - насколько же он выше их себя чувствовал! Смелость революционера, за которым народ безоглядно идёт на баррикады. Но при этом - царям не рубят головы; на их грешные головы призывается милость. И это народу должно быть - любезно. По крайней мере, Пушкин верил, что это будет любезно русскому народу - народу, - а не черни.

О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.

У Пушкина здесь введено Божие веленье. У Державина его нет. У Державина Муза - главнее, - она имеет право возгордиться сама собой. Она сама себя венчает! А у Пушкина его муза - как эгидой - защищена Божьим веленьем; она - не сама по себе, она - по божьей воле. И потому не может быть не права, не может быть не божественна. И потому не снизойдёт к человеческому мнению о ней. У пушкинской музы всё, что не хвала, - всё - клевета! То есть - неправда, - несоответствие Истине. Пушкинская Муза достойна ТОЛЬКО хвалы. Но и её приемлет равнодушно, поскольку лишь исполнила веленье божье. То есть, ничего личного, своего, у неё и нет. Всё ,что есть - есть по веленью божьему. И глупец - тот, - кто возразит на это, - хваля ли, порицая ли. Но и его оспоривать не нужно. Самые исполненные Тайны эти строки. Как будто фатой завешанные. Всё ясно - и ничего не ясно. Непроницаемые строки. Муза Державина - муза - языческая богиня: "И презрит кто тебя - Сама тех презирай!" Это поведение античных богинь. У Пушкина же Муза - я бы сказала, - Невидимка, - как Людмила в шапке Черномора. Где Она - Муза? Послушна, равнодушна, ничего требуя, никого не оспоривая. Не проявляя себя никак. Жива ли она? Существует ли? Существует. Как солнечный свет, как журчащий ручей. Обижает ли их наша обида? Восхваляет ли наша хвала? Нет; они им просто не нужны. Они просто светят и журчат. Хотите - реагируйте на них, хотите - нет. Но они журчат и светят, - по воле Бога.

Таким образом, Пушкин, когда создавал свой "Памятник", - он опирался на "Памятник" Державина, и перекликался строчками - с этим "Памятником". Он ведь был непосредственным преемником именно Гаврилы Романовича, - и не случайно тот его, "в гроб сходя, благословил", - идти дальше себя. Но дело-то здесь ещё в том - как я понимаю, что Поэзия Русская, - как она развивалась, - от Петровской эпохи, от Феофана Прокоповича ещё, - она в Державине получила своё высшее развитие. То есть на этом - линейном, так сказать, пути развития, Державин - фигура, венчающая собой развитие Русской Поэзии восемнадцатого века. То есть - Русской Поэзии вообще, - поскольку никакой другой, - литературной,- поэзии и не было! То есть, дальше Державина идти было некуда. (Все возражения о Батюшкове, Вяземском, Жуковском, - прошу вас, - оставьте при себе! По масштабу эти фигуры не сопоставимы с фигурой Державина. Они все ещё примыкают к нему.) И в общем-то, получается, что Пушкин - не преемник Державина, на котором та - первая Русская Поэзия и завершилась. Та Галактика выстроилась. Главной звездой её и явился Державин. Пушкину в этой Галактике нет места. Пушкин явился Звездой Новой литературной Галактики, - той, в которой Русская Литература и существует поныне. В которой главный принцип - принцип Свободы, - относительно любого земного владыки, - с одной стороны, и принцип Милосердия - с другой. Пушкин ведь и не просто звезда, Пушкин - он Солнце. Относительно этого Солнца и выстраивается наша литературная жизнь, - с тех пор, - как он. да с тех пор, как он - умер. Он умер - а Солнце его зажглось - зажглось, а не "закатилось", - как писал недальновидный В.Ф. Одоевский. Таким образом, пушкинский "Памятник" - это тот же державинский "Памятник", - но в более развитой - Пушкинской - Русской поэтической Галактике. Даже неправильно сказать "более развитой". Заряжённой большей энергией, что ли. Исполненной большею жизнью. По отношению к державинской пушкинская поэзия совершила качественный скачок, преобразовавшись в нечто принципиально другое. В небывалое. Однако, Пушкин при этом утверждает свою преемственность с Державиным, - и это - так. Преемственность есть. Без преемственности он - Пушкин - не взлетел бы, не сделал такой головокружительный бросок. И эту преемственность пушкинисты - на мой взгляд - всегда недооценивали. Если сравнивать с Христом, то Пушкин - он так же - Дверь. А Державин - он из тех, кто ещё - за Дверью, - но он, - ближе всех к этой самой Двери, и он даже слегка уже её "толкнул". По-английский "толкать" - "push", - тот же корень - может быть, - потому же - и у "пушки". Державин толкнул - и Россия "выстрелила" - Пушкиным, - Солнцем Литературы Русской. В общем, я дошла в своих рассуждениях до того, что Державин - Моисей, а Пушкин - Христос нашего Завета с Богом, под названием: "Русская литература". Кажется, дальше идти некуда. Всё! Нет, не всё. И их "Памятники" должны печататься рядом - на параллельных страницах, - чтобы всегда можно было сопоставить тексты, - и лучше вникнуть в них.

Гавриил Державин — Памятник: Стих

Так!— весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Анализ стихотворения «Памятник» Державина

В нашем представлении Державин часто скрывается за славой своих знаменитых последователей – Пушкина и Лермонтова. Однако его заслуга перед отечественной поэзией очень велика. В XVIII в. еще не существовало современного русского языка. Он был крайне неудобен для понимания, изобиловал древнеславянскими и крайне «тяжеловесными» словами и фразами. Державин постепенно начал вводить в литературу разговорную речь, упрощая и облегчая его восприятие. Державин считался «придворным» поэтом, он был создателем большого числа торжественных од. Вместе с тем он пользовался своим высоким положением для распространения и популяризации русского языка. Главной заслугой в жизни он считал не свое творчество, а общее вклад в создание отечественной литературы. Этому он и посвятил стихотворение «Памятник» (1795 г.).

Произведение, как впоследствии и «Памятник» Пушкина, сразу же вызвало критические оценки. Державин использует героический слог, ассоциирующийся с классическими древнегреческими образцами. В торжественном стиле он заявляет, что создал нерушимый памятник в свою честь. Он неподвластен никакой силе и даже времени. Более того, поэт уверен, что его душа будет продолжать жить и увеличивать свою славу.

К такому гордому и самоуверенному заявлению делается небольшое, но очень значительное замечание: «доколь славянов род вселенна будет чтить». Оно объясняет пафос Державина. Поэт прославляет свой вклад в русскую литературу. У Державина были основания для такого утверждения. В русской поэзии на рубеже XVIII-XIX вв. он был действительно самым ярким представителем. Благодаря поэту русская литература смогла серьезно заявить о себе. Державин страстно желал, чтобы она заняла достойное место в мировой культуре.

Свой личный вклад поэт видит, прежде всего, в приближении поэзии к большей части населения. Он считает это дерзостью, так как раньше литература считалась уделом только высшего сословия.

В конце стихотворение окончательно теряет личную окраску. Державин обращается непосредственно к музе поэзии, перед которой преклоняется и воздает ей заслуженную честь.

В ответ на упреки в нескромности поэт справедливо отвечал, что за возвышенными словами критики не видят главного смысла стихотворения. Он всегда стремился к развитию национальной литературы. Очень важным он считал ее распространение среди всех слоев населения. Это приведет к появлению новых талантов, которые продолжат его великое дело и станут свидетельством того, что душа поэта продолжает жить. В этом и заключается бессмертие Державина.

Александр Пушкин — Я памятник себе воздвиг нерукотворный: Стих

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

Анализ стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» Пушкина

Черновик стихотворения был обнаружен Жуковским уже после смерти Пушкина. Оно датируется 1836 г. Впервые было опубликовано в посмертном издании произведений поэта (1841 г.).

Стихотворение положило начало продолжающимся до сих пор спорам. Первый вопрос касается источника, вдохновившего Пушкина. Многие считали произведение простым подражанием многочисленным одам русских поэтов на тему памятника. Более распространена версия о том, что Пушкин взял основные идеи из оды Горация, откуда и взят эпиграф к стихотворению.

Более серьезным камнем преткновения стали смысл и значение произведения. Прижизненное восхваление своих заслуг, убежденность автора в своей будущей славе вызывали нарекания и недоумение. В глазах современников это, как минимум, представлялось чрезмерным самомнением и дерзостью. Даже те, кто признавал огромные заслуги поэта перед русской литературой, не могли потерпеть подобной наглости.

Пушкин сравнивает свою славу с «нерукотворным памятником», который превышает «Александрийский столп» (памятник Александру I). Более того, поэт утверждает, что его душа будет существовать вечно, а творчество распространится по всей многонациональной России. Произойдет это потому, что на протяжении всей жизни автор нес людям идеи добра и справедливости. Он всегда защищал свободу и «милость к падшим призывал» (вероятно, к декабристам). После таких заявлений Пушкин еще и бросает упрек тем, кто не понимает ценность его творчества («не оспоривай глупца»).

Оправдывая поэта, некоторые исследователи заявляли, что стих является тонкой сатирой автора над самим собой. Его утверждения считали шуткой над своим непростым положением в высшем обществе.

Спустя почти два столетия произведение можно оценить по достоинству. Годы показали гениальное предвидение поэтом своего будущего. Стихотворения Пушкина известны по всему миру, переведены на большинство языков. Поэт считается величайшим классиком русской литературы, одним из основателей современного русского языка. Высказывание «весь я не умру» полностью подтвердилось. Имя Пушкина живет не только в его произведениях, но и в бесчисленных улицах, площадях, проспектах и во многом другом. Поэт стал одним из символов России. Стихотворение «Я памятник воздвиг себе нерукотворный» — заслуженное признание поэта, не дождавшегося этого от современников.

Я памятник себе воздвиг чудесный вечный металлов тверже он и выше пирамид

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!

Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет,
Хотя и мог бы ум высокий,
Тебе числа и меры нет!
Не могут Духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.

Хао́са бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал;
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал.
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты свет, откуда свет исте́к.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек.

Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся.
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.

Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут;
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют;
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры,
Перед Тобой — как нощь пред днём.

Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия;
Но что мной зримая вселенна,
И что перед Тобою я? —
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед Тобой — ничто.

Ничто! — но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! — но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты.
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есь и Ты.

Ты есь! — Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет;
Ты есь — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты Духов небесных
И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю;
Я царь, — я раб, — я червь, — я бог! —
Но будучи я столь чудесен,
Отколь я происшел? — Безвестен;
А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель,
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие́;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! в бессмертие Твое́.

Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей.
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.

Памятник (Державин)

См. также одноимённые страницы.

5 ‎ Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастёт моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Чёрных,
10 Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчётных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
15 В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

О Муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринуждённою рукой неторопливой
20 Чело твоё зарёй бессмертия венчай.

Примечания

Датируется 1795 г. Впервые опубл.: «Приятное и полезное препровождение времени», 1795, ч. 7, стр. 147, под заглавием «К Музе. Подражание Горацию». Подражание оде Горация «К Мельпомене» (кн. III, ода 30), переведенной до него Ломоносовым (см. «Я знак бессмертия себе воздвигнул…») Однако Державин переосмыслил Горация, создав самостоятельное стихотворение. Опыт Державина продолжил Пушкин в стихотворинии «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Н. Г. Чернышевский впоследствии писал о Державине: "В своей поэзии что ценил он? Служение на пользу общую. То же думал и Пушкин. Любопытно в этом отношении сравнить, как они видоизменяют существенную мысль Горациевой оды «Памятник», выставляя свои права на бессмертие. Гораций говорит: «я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи»; Державин заменяет это другим: «я считаю себя достойным славы за то, что говорил правду и народу и царям»; Пушкин — «за то, что я благодетельно действовал на общество и защищал страдальцев» (Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. 3. М., 1947, стр. 137). См. также Подражание Горацию К. Н. Батюшкова.

Комментарий Я. Грота

Подражание оде Горация К Мельпомене, (кн. 3, ода 30), сперва озаглавленное и у Державина К Музе.

Здесь всего яснее выразилось сознание Державина в своем поэтическом достоинстве и значении, сознание, которое уже прежде высказывалось у него, напр., в одах Видение Мурзы и Мой истукан. На такое смелое заявление о самом себе, какое мы видим в Памятнике, он, может быть, не решился бы без примера Горация, который в XVIII столетии считался образцом во всех европейских литературах. Немецкие поэты, бывшие в руках Державина, особенно Гагедорн, щедро воздавали римскому лирику дань удивления, а друг Державина, Капнист, перевел оду Горация, послужившую подлинником Памятника, в стихах, которые начинаются так:

«Я памятник себе воздвигнул долговечной;
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно
Не сокрушат его. — Не весь умру я; нет: —
Большая часть меня от вечных Парк уйдет» и проч.
(Соч. Капниста, изд. Смирд. 1849, стр. 454).

Ср. новейший перевод г. Фета в Одах Горация (стр. 107) и Памятник Пушкина (1836 г.). «Любопытно», говорит г. Галахов, «сличить три стихотворения: Горация, Державина и Пушкина, чтобы видеть, что именно каждый поэт признавал в своей деятельности заслуживающим бессмертия». Прибавим, что Пушкин подражал уже не Горацию, а прямо Державину, сохранив не только то же число стихов и строф с тем же заглавием, как в его Памятнике, но и весь ход мыслей, даже многие выражения своего предшественника. По замечанию Белинского (Соч. его, ч. VII, стр. 146), Державин выразил мысль Горация в такой оригинальной форме, так хорошо применил ее к себе, что честь этой мысли так же принадлежит ему, как и Горацию. «В стихотворениях Державина и Пушкина», продолжает критик, «резко обозначился характер двух эпох, которым принадлежат они: Д. говорит о бессмертии в общих чертах, о бессмертии книжном; П. говорит о своем памятнике: „К нему не зарастет народная тропа“ и этим стихом олицетворяет ту живую славу для поэта, которой возможность настала только с его времени.» Другой критик, задавая себе вопрос: что ценил Державин в своей поэзии? отвечает: "Служение на пользу общую. То же думал и Пушкин. Любопытно в этом отношении сравнить, как они видоизменяют существенную мысль Горациевой оды Памятник, выставляя свои права на бессмертие. Гораций говорит: «Я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи»; Державин замечает это другим (образом): «Я считаю себя достойным славы за то, что говорил правду и народу и царям»; Пушкин — «за то, что я благодетельно действовал на общество и защищал страдальцев» (Очерки Гоголевского периода русской лит., статья 4-ая в Современнике 1856 г., т. LVI).

Памятник Державина был напечатан в изданиях: 1798 г., стр. 398, и 1808, ч. I, LXV; — в обоих этим стихотворением кончается том. Памятник Пушкина также заканчивает один отдел стихотворений в изданиях как Анненкова (т. III), так и Исакова (т. I).

Первый рисунок (Олен.) представляет поэта, взирающего с благоговением на божественное сияние; второй — пьедестал с книгою истории. Эта виньетка приложена к I ч. изд. 1808 г.

Читайте также: