Ружья микробы и сталь кратко

Обновлено: 08.05.2024

Идея, лежащая в основе текста Даймонда достаточно проста. Главной причиной начального развития и усложнения социальных институтов человечества стали избытки продовольствия. Именно их появление привело к формированию протоструктуры классового общества, когда из общей массы населения стали выделяться ремесленники, писцы, профессиональные войны, жрецы и вожди. До тех пор, пока человечество занималось охотой и собирательством — а это продолжалось в течение большей части истории человека как биологического вида — ни о каком развитии и общественном прогрессе речи быть не могло. Все были заняты поиском источников пропитания. Земледелие и скотоводство запустили автокаталитической процесс, ставший источником накопления социальных структур, что в свою очередь привело к интенсификации производства продовольствия. Так круг замкнулся.

С этого момента начинается история тринадцати тысяч лет человеческого существования, описанная Даймондом в его семисотстраничной книге. Разные континенты и общества в течение этого периода развивались неравномерно. Европейцы освоили производство океанических судов и научились основам кредита, китайцы изобрели книгопечатание и порох, в то время как индейцы Северной Америки не изобрели даже колеса, а аборигены Австралии пользовались только каменными орудиями. В XIX веке ответ на вопрос о причинах такого разрыва казался очевидным. Речь шла о превосходстве белой расы, которая выглядела более талантливой, более целеустремленной и более удачливой одновременно. После Второй мировой войны объяснения такого рода потеряли былую привлекательность, и вопрос о причинах различий между народами надолго стал полузапретным.

В несколько последних десятилетий историки даже не пытались его ставить. Единственный труд, на которой в данном контексте может сослаться профессор географии Калифорнийского университета Джаред Даймонд, — это известный монументальный манускрипт Арнольда Тойнби. Отечественный читатель Даймонда мог бы вспомнить еще и штудии Льва Гумилева, но погоды это не делает. Цивилизационный подход Тойнби остается в основном феноменологическим, в то время как «пассионарность» сына великого русского поэта является типичной гипотезой ad hoc. Гипотеза Даймонда в этом контексте одновременно является новаторской и головокружительно простой. Впрочем, чтобы увидеть эту простоту, вероятно, нужно было обладать уникальным научным багажом и не менее уникальной биографией Даймонда — о ней я еще скажу несколько слов ниже.

Даймонд акцентирует внимание на том, что разные континенты нашей планеты обладают разными природными условиями. Речь идет как о климатическом разнообразии, так и — это прежде всего — об разнообразии видов животных и растений, населяющих их. Согласно современным научным данным, человек появился в Восточной Африке, откуда затем распространился по всем континентам, за исключением Антарктиды. Последней была колонизирована Америка, а это значит, что у местных жителей было намного меньше времени на развитие своей культуры. Дело, однако, даже не в этом.

Главный источник нашего цивилизационного развития, согласно Даймонду, — это одомашненные растения. Свыше 80% современного урожая сельскохозяйственных культур, — сообщает Даймонд, — снимается всего лишь с дюжины видов. Среди них — хлебные зерновые (пшеница, кукуруза, рис, ячмень и сорго), один вид бобовых (соя), корнеплоды (картофель, маниок и батат), сахарный тростник и сахарная свекла, а также банан. Причем на раннем этапе одомашнивания в силу целого ряда причин, связанных с трудностями перехода от охоты и собирательства к трудоемкому и ненадежному земледелию, ключевую роль играли именно зерновые. Из всех пяти видов растений, аборигенам обеих Америк была доступна только кукуруза, которая первоначально была намного меньше нынешних культурных сортов, а значит давала более скромные урожаи. Аборигенам Австралии не был доступен ни один вид. Жителям Африки (к югу от Сахары) — лишь сорго. Это стало первым камнем в фундаменте великой западной цивилизации, зародившейся около 10 тысяч лет назад в Западной Азии. Не отставал и Китай, второй автохтонный центр одомашнивания на континенте (рис и соя).

Вообще, зерновые и бобовые, взятые вместе, впервые в истории смогли дать человеку сбалансированную и более или менее гарантированную диету. Это привело к взрывному росту численности населения племен земледельцев, начавших свою экспансию и сформировавших первые протогосударства (в терминологии Даймонда — вождества). Как показывает Даймонд, уже в исторические времена аборигены, заимствовавшие земледелие у европейцев, неизменно начинали воевать против своих конкурентов, которые были менее склонны к инновационной деятельности. Типичным примером такой экспансии стали так называемые Мушкетные войны, сотрясавшие Новую Зеландию в первой половине XIX века.

Даймонд убедительно демонстрирует, что все виды растений, которые в принципе поддаются одомашниванию, либо начинали использоваться в сельском хозяйстве, либо вообще бесполезны. То, что в обеих Америках и Австралии не было видов, которые местные аборигены не заметили или не смогли одомашнить, доказывается тем обстоятельством, что современным селекционерам также ничего не удалось извлечь из местных диких растений.

Вторым шагом в развитии цивилизации, стало одомашнивание животных. Здесь ситуация еще более любопытная. Дело в том, что по каким-то причинам появление человека в Америке и Австралии совпало с вымиранием здесь большинства видов крупных млекопитающих. Единого мнения о природе этого процесса среди ученых не существует, но Даймонд предполагает, что в его основе лежит антропогенный фактор. Местные виды никогда не сталкивались с крупным приматом-охотником, наделенным интеллектом, и стали его легкой добычей — в отличие от евразийских видов, которые коэволюционировали вместе с людьми в течение сотен тысяч лет. Как бы то ни было, но самым крупным млекопитающим Австралии остались кенгуру, а Америка не знала ни собак, ни лошадей. Ряд крупных млекопитающих вообще не поддается одомашниванию в силу врожденного индивидуализма (антилопа) или агрессивности (гризли). Как следствие, местные племена (в том числе и в Африке, где существует множество крупных животных) были лишены не только дополнительного источника калорий в виде мяса и молока, но и шансов получать сырье для производства тканей.

Но что еще более важно, они были лишены большинства болезнетворных микроорганизмов, характерных для евразийцев. Все наши заболевания, такие как чума, грипп, туберкулез, оспа — животного происхождения. Мы получили их от одного из стадных животных, в тесном симбиозе с которыми люди жили в течение тысяч лет (стоит вспомнить, что крестьяне еще сто лет назад могли держать свой скот в доме). Евразийцы приобрели к этим заболеваниям генетический иммунитет — выжили те, кто имел генетическую резистентность по отношению к вредоносным микроорганизмам. Именно микробы, продолжает Даймонд, стали самым грозным оружием европейцев, уничтоживших до 95% коренного населения Америки.

Разнообразие человеческих организаций и высокая плотность населения стали катализатором возникновения в Евразии большей части технологических изобретений. Таким образом, мысль Даймонда сводится к тому, что не европейцы покорили весь мир, но Евразия вторглась на остальные континенты, используя в качестве тарана свой биологический и климатический капитал.

Даймонд напоминает учителя начальной школы, который долго и сосредоточенно возит испуганного третьеклассника, который умеет только учить стишки, по таблице умножения, — настолько элегантна и проста его схема. Большинство историков, — подчеркивает автор, — сосредотачиваются в своем анализе лишь на истории письменных обществ, в то время как корни нынешнего положения дел лежат гораздо глубже и письменность сама стала не первопричиной, а атрибутом автокаталитического процесса роста сложности человеческого общества.

Книга написана блестящим, ясным и лаконичным языком и обращена к самой широкой публике. Даймонд не только дает статистические данные и аналитические выкладки, но блестяще рассказывает истории. В сочетании с оригинальной научной гипотезой, лежащей в основании текста, все это делает «Ружья, микробы и сталь» настоящим бестселлером, способным одновременно развлечь, информировать и заставить читателя размышлять и сомневаться. Все — здесь и сразу. Не удивительно, что книга Даймонда собрала всевозможные премии, включая Пулитцеровскую (1998) и в течение уже более десяти лет остается одной из самых читаемых книг в англоязычном мире. Представьте себе смесь романа Жюля Верна с Советской детской энциклопедией, настоянную на актуальном содержании современной антропологии, этногенетики, эволюционной биологии, археологии и лингвистики, скрепленную целостностью авторского замысла. Вы получите «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда.

Безусловно, в построениях Даймонда есть множество слабых мест. Как отмечают его критики, они в основном касаются событий последних 500 лет, которые Даймонд объясняет крайне бегло, игнорируя весь массив литературы по таким предметам как, например, империализм или постколониализм. В частности, он берется рассуждать о причинах отставания Китая по сравнению с Западной Европой после XV века, обосновывая ее через географические различия (гомогенность Китая, разнообразие Европы), которые, якобы, стали причиной политической конкуренции в Европе, которая в свою очередь позволила инноваторам продавать свои услуги разным клиентам (пример Колумба). Такое наивное перенесение метода на новую область исследования может вызвать лишь усмешку. Все-таки Даймонд остается ученым-естественником, склонным к смелым генерализациям в сфере социальных исследований, так что его критика как «географического детерминиста», по-видимому, во многом оправдана. Но, как принято говорить среди ученых людей, все это не является недостатком работы, а является лишь обратной стороной широты и смелости авторского замысла.

Рассуждая о причинах отставания континентов, Даймонду приходится постоянно твердить, что он не является расистом. При том, что одна из целей его работы заключается, в сущности, в доказательстве несостоятельности всех расовых теорий превосходства. Все-таки политический подтекст в этом спектре исследований в области социальных науки и биологии явным образом существует.

Даймонд — уникальный исследователь, в начале своей научной карьеры более 30 лет путешествовал по миру, занимаясь исследованием эволюции птиц. Это дало ему обширный культурный и антропологический опыт, который он сумел синтезировать в свою знаменитую на весь мир трилогию. Первая ее часть — «Третий шимпанзе» — рассказывает об эволюции человека как биологического вида. Вторая «Ружья, микробы и сталь», посвящена развитию человеческих сообществ. Наконец, последняя, названная «Коллапс», анализирует причины их упадка и распада.

Ружья, микробы и сталь . История человеческих сообществ

Перед вами уникальный с точки зрения объема исследовательской работы и использованной методологии труд американского ученого — биолога, географа и физиолога Джареда Даймонда, получивший мировое признание и ряд международных премий. С опорой на данные современной науки и междисциплинарный подход автор проводит комплексный анализ географических, культурных, экологических и технологических факторов, которые на определенных этапах истории человечества привели к доминированию одних народов над другими.

«Ружья, микробы и сталь» — это осмысление исторического процесса, в ходе которого за тринадцать тысяч лет с момента окончания последнего ледникового периода люди на разных континентах пришли к совершенно разным результатам. Уже к 3000 году до н.э. некоторые народы Евразии и Северной Африки обладали письменной культурой, создавали централизованные государства, жили в городах и обрабатывали металл, тогда как на других континентах ничего подобного не наблюдалось. Для народов Северной и Южной Америки и Африки к югу от Сахары процесс достижения такого уровня развития растянулся на пять тысячелетий, а коренное население Австралии так и не смогло самостоятельно выбраться из каменного века. Оформившееся к 1500 году — началу европейской колониальной экспансии — и с тех пор увеличивавшееся технологическое и политическое отставание одних народов от других определило ход истории и обусловило неравенство, существующее и по сей день.

Главный тезис: человеческие общества развивались неодинаково на разных континентах из-за разницы условий обитания, а не из-за биологического превосходства одних народов над другими. Поворотным моментом в истории человечества стал переход от охоты и собирательства к производству продовольствия (скотоводству и земледелию), неравномерное распространение которого и обусловило расхождение траекторий развития.

Повествование разделено на четыре тематических блока.

1-й: Основные тенденции развития человечества в доисторический период.
2-й: Пути возникновения и распространения производства продовольствия.
3-й: Причинно-следственная связь между сельским хозяйством и развитием культуры.
4-й: Примеры, иллюстрирующие выявленные закономерности.

1. Эволюция человеческого вида: от общей колыбели до колониальных войн

1.1. Истоки человечества

По данным археологических раскопок, разделение популяции африканских приматов на три ветви, включая человеческую, произошло около 7 миллионов лет назад. Около 4 миллионов лет назад протолюди научились прямохождению, а около 2,5 миллиона лет назад у них появились простейшие каменные орудия труда.

После 5–6 миллионов лет обитания в Африке люди начали движение в сторону Юго-Восточной Азии (от 1 до 1,8 миллиона лет назад) и Европы (500 тысяч лет назад). На данном этапе люди еще не появились в Австралии и в Америке. Свидетельств о наличии у этих Homo sapiens иных признаков культуры, кроме умения пользоваться огнем, нет.

Неандертальцы, населявшие Европу и Западную Азию около 130–140 тысяч лет назад, уже имели измененный скелет и были первыми, кто оставил после себя явные свидетельства существования обычаев. Тем не менее их орудия труда, так же как и орудия труда обитателей Африки стотысячелетней давности, которые уже больше напоминали современного человека, оставались примитивными, а навыки охоты рудиментарными.

Переломный момент — Великий скачок вперед, — после которого уже можно говорить о начале человеческой истории, произошел около 50 тысяч лет назад. Каменные функциональные орудия и первые украшения, найденные на местах стоянок древних людей в Восточной Африке, а также на Ближнем Востоке и юго-западе Европы, свидетельствуют об эволюции в мышлении ископаемого человека и его принадлежности с точки зрения биологии и психологии к современной разновидности человека.

Тот же период характеризуется расширением географического ареала человека — колонизацией Австралии и Новой Гвинеи. Это можно считать исторической вехой: такая колонизация была бы невозможна без морских судов и до сих пор является самым ранним из известных доказательств их применения. В других регионах освоение мореплавания начнется только 30 тысяч лет спустя (Средиземноморский регион).

Активное заселение холодных регионов Евразии, в том числе Сибири, связанное с овладением технологиями, необходимыми для выживания в холодном климате, относится к периоду, начавшемуся 20 тысяч лет назад. Первая колонизация Америки — к промежутку от 35 до 14 тысяч лет назад (культура кловис). Наконец, по мере обнаружения людьми были заселены острова Средиземного моря, Вест-Индия, острова Полинезии и Микронезии, Мадагаскар и Исландия. Около II тысячелетия до н.э. коренные народы Америки распространились по верхнему Заполярью, после чего необитаемыми остались лишь самые дальние острова Атлантического и Индийского океанов (Азорские и Сейшельские острова) и Антарктида.

Оценка сроков и обстоятельств заселения континентов позволяет сделать вывод, что к XI тысячелетию до н.э. ни одно человеческое общество ни на одном из континентов не обладало явными преимуществами, которые бы могли предопределить более быстрые темпы его развития по сравнению с остальными.

1.2. Эксперименты истории

Зарегистрируйтесь на Smart Reading и получите доступ к этому и ещё 700 пересказам нонфикшен-книг. Все пересказы озвучены, их можно скачать и слушать фоном. Фрагмент озвучки:
Первые 7 дней доступа — бесплатно.

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ

Предисловие. Почему всемирная история похожа на луковицу?

Эта книга — моя попытка кратко изложить историю всех людей, живших на планете за последние тринадцать тысяч лет. Я решил написать ее, чтобы ответить на следующий вопрос: «Почему на разных континентах история развивалась так неодинаково?». Возможно, этот вопрос заставит вас насторожиться и подумать, что вам в руки попал очередной расистский трактат. Если так, будьте спокойны — моя книга не из их числа; как станет видно в дальнейшем, для ответа на мой вопрос мне даже не понадобится говорить об отличиях между расами. Моей главной целью было дойти до предельных оснований, проследить цепь исторической причинности на максимальное расстояние в глубь времен.

Авторы, которые берутся за изложение всемирной истории, как правило, сужают свой предмет до письменных обществ, населявших Евразию и Северную Африку. Коренным обществам остальных частей мира — субсахарской Африки, Северной и Южной Америки, архипелагов Юго-Восточной Азии, Австралии, Новой Гвинеи, островов Тихого океана — уделяется лишь незначительное внимание, чаще всего к тому же ограничивающееся событиями, происходившими с ними на позднейших этапах истории, то есть после того, как они были открыты и покорены западноевропейцами. Даже внутри Евразии история западной части континента освещается гораздо подробнее, чем история Китая, Индии, Японии, тропической Юго-Восточной Азии и других обществ Востока. История до изобретения письменности — то есть примерно до начала III тысячелетия до н. э. — также излагается сравнительно бегло, несмотря на то, что она составляет 99,9% всего пятимиллионолетнего срока пребывания человека на Земле.

Подобная узконаправленность историографии имеет три недостатка. Во-первых, интерес к другим народам, то есть народам, проживающим не в Западной Евразии, сегодня по вполне понятным причинам становится все более массовым. Вполне понятным, потому что эти «другие» народы преобладают в населении земного шара и представляют подавляющее большинство существующих этнических, культурных и языковых групп. Некоторые из стран за пределами Западной Евразии уже вошли — а некоторым вот-вот предстоит войти — в число наиболее экономически и политически могущественных держав мира.

Во-вторых, даже тот, кого в первую очередь интересуют причины формирования современного мироустройства, не продвинется слишком далеко, если ограничится событиями, произошедшими со времени появления письменности. Ошибочно думать, что до 3000 г. до н. э. народы разных континентов в среднем находились на одинаковом уровне развития и только изобретение письменности в Западной Евразии спровоцировало исторический рывок ее популяции, преобразивший также все остальные области человеческой деятельности. Уже к 3000 г. до н. э. у некоторого числа евразийских и североафриканских народов в зародыше существовали не только письменная культура, но и централизованное государственное управление, города, были широко распространены металлические оружие и орудия труда; они использовали одомашненных животных в качестве транспорта, тягловой силы и источника механической энергии, а также полагались на земледелие и животноводство как на основной источник пропитания. На большей части других континентов в тот период не существовало ничего подобного; какие-то, но не все из этих изобретений позже независимо возникли в обоих Америках и в субсахарской Африке — и то лишь на протяжении пяти последующих тысячелетий, а коренному населению Австралии так никогда и не довелось прийти к ним самостоятельно. Эти факты сами по себе должны были бы стать указанием на то, что корни западноевразийского господства в современном мире прорастают далеко в дописьменное прошлое. (Под западноевразийским господством я имею в виду доминирующую роль в мире как обществ самой Западной Евразии, так и обществ, сформированных выходцами из Западной Евразии на других континентах.)

В-третьих, история, фокусирующаяся на западноевразийских обществах, совершенно игнорирует один важный и очевидный вопрос. Почему именно эти общества достигли столь непропорционального могущества и ушли столь далеко вперед по пути инноваций? Отвечать на него принято, ссылаясь на такие очевидные факторы, как подъем капитализма, меркантилизма, эмпирического естествознания, развитие техники, а также на болезнетворные микробы, уничтожавшие народы других континентов, когда те вступали в контакт с пришельцами из Западной Евразии. Но почему все эти факторы доминирования возникли именно в Западной Евразии, а в других частях мира либо не возникли вовсе, либо присутствовали лишь в незначительной степени?

Эти факторы относятся к разряду ближайших, но не исходных причин. Почему капитализм не появился в доколумбовой Мексике, меркантилизм — в субсахарской Африке, исследовательская наука — в Китае, а болезнетворные микробы — в аборигенной Австралии? Если в ответ приводят индивидуальные факторы локальной культуры — например, в Китае научно-исследовательская деятельность была подавлена влиянием конфуцианства, а в Западной Евразии ее стимулировали греческая и иудео-христианская традиции, — то можно снова констатировать непонимание необходимости установить исходные причины, то есть объяснить, почему традиция конфуцианства зародилась не в Западной Евразии, а иудео-христианская этика — не в Китае. Я уж не говорю о том, что такой ответ оставляет совершенно необъясненным факт технологического превосходства конфуцианского Китая над Западной Европой в период, продолжавшийся приблизительно до 1400 г. н. э.

Сосредоточив внимание исключительно на западноевразийских обществах, невозможно понять даже их самих. Поскольку интереснее всего выяснить, в чем их отличительные черты, нам не обойтись без понимания обществ, от которых они отличаются, — только тогда мы сможем поместить общества Западной Евразии в более широкий контекст.

Пролог. Вопрос Яли

Всем нам хорошо известно, что история народов, населяющих разные части земного шара, протекала очень неодинаково. За тринадцать тысяч лет, минувших с конца последнего оледенения, в некоторых частях мира развились индустриальные общества, владеющие письменностью и металлическими орудиями труда, в других — бесписьменные аграрные общества, в-третьих — лишь общества охотников-собирателей, владеющих технологиями каменного века. Это сложившееся в истории глобальное неравенство до сих пор отбрасывает тень на современность — как минимум потому, что письменные общества с металлическими орудиями завоевали или истребили все остальные. И хотя указанные различия составляют наиболее фундаментальный факт всемирной истории, вопрос об их происхождении остается предметом дебатов. Однажды, 25 лет назад, в простой и совсем не отвлеченной формулировке этот трудный вопрос адресовали мне самому.

В июле 1972 г. я занимался очередным полевым исследованием эволюции птиц на тропическом острове Новая Гвинея и в один из дней прогуливался вдоль берега моря. В тот же самый день местный политик по имени Яли, о популярности которого я уже был наслышан, посещал близлежащий выборный участок. Случилось так, что наши пути пересеклись: мы шли по пляжу в одном направлении и он меня нагнал. Следующий час мы провели в совместной прогулке, в течение которой не переставая беседовали.

Яли излучал обаяние и энергию, особенно когда обращал на вас свой завораживающий взгляд. Он уверенно говорил о собственных делах, но вместе с тем задавал множество дельных вопросов и с величайшим вниманием выслушивал ответы. Наша беседа началась с предмета, занимавшего тогда умы каждого новогвинейца, — скорых политических реформ. Папуа — Новая Гвинея, как называется сегодня страна Яли, в то время еще управлялась Австралией по мандату ООН, однако будущая независимость уже витала в воздухе. Яли обстоятельно рассказывал мне о своей роли в подготовке местного населения к самоуправлению.

На каком-то этапе Яли развернул течение разговора и начал засыпать меня вопросами. Он не бывал нигде, кроме Новой Гвинеи, и имел только среднее образование, однако его любопытство было неистощимо. Прежде всего он хотел знать о моих занятиях новогвинейскими птицами (в том числе хорошо ли мне за это платят). Я рассказал ему, как разные группы птиц последовательно колонизировали Новую Гвинею на протяжении миллионов лет. Затем, в ответ на вопрос Яли, я рассказал, как предки его собственного народа оказались на Новой Гвинее несколько десятков тысяч лет назад и как европейцы колонизировали Новую Гвинею на протяжении последних двух столетий.

Несмотря на то что наш разговор все время оставался дружелюбным, напряжение между двумя обществами, которые мы с Яли представляли, было хорошо знакомо и ему, и мне. Еще 200 лет назад все обитатели Новой Гвинеи жили в «каменном веке». Иначе говоря, они по-прежнему пользовались каменными орудиями, которые в Европе уже несколько тысячелетий были вытеснены металлическими, а их деревни по-прежнему не были объединены в рамках единой политической иерархии. Когда на остров прибыли белые, они ввели централизованное управление и познакомили новогвинейцев с вещами, которые те немедленно оценили: от стальных топоров, спичек и лекарств до тканой одежды, безалкогольных напитков и зонтов. На Новой Гвинее все эти вещи получили собирательное название «карго».

Многие из колонизаторов открыто презирали островитян за «примитивность». Уровень жизни даже наименее способных из белых «хозяев», как их все еще продолжали называть в 1972 г., был гораздо выше, чем у коренных новогвинейцев, — выше, чем даже у такого популярного лидера, как Яли. С другой стороны, мы с Яли имели богатый опыт общения и с белыми, и с новогвинейцами, и поэтому оба прекрасно понимали, что последние в среднем, как минимум, ничуть не глупее первых. Все это, наверное, и было у Яли на уме, когда, в очередной раз пристально взглянув на меня своими сверкающими глазами, он задал

Джаред Даймонд «Ружья, микробы и сталь»

«Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих цивилизаций» — мировой бестселлер, знаковое событие для популярной литературы по истории и антропологии. С момента первой публикации прошло 20 лет, но книга продолжает будоражить умы читателей: одних приводит в восторг новыми концепциями и оригинальной работой с фактами, других возмущает, заставляя до хрипоты оспаривать аргументы автора.

Джаред Даймонд задает извечный вопрос: почему человеческие сообщества в разных частях света развивались с неодинаковой скоростью? В XXI веке, когда наука давно отбросила расистские теории о генетическом превосходстве населения Евразии, единого объяснения дисбаланса в развитии цивилизаций все еще нет.

Почему коренные жители Австралии и множество островных племен в развитии технологий так и не перешагнули рубеж каменного века, в то время как население Евразии научилось выплавлять металлы, изобрело письменность и достигло впечатляющего прогресса? Почему европейцы колонизовали Америку и Австралию, а не наоборот? Слушайте «Ружья, микробы и сталь» онлайн — это увлекательный нон-фикшн, пища для размышлений гарантирована.

Автор

Джаред Даймонд — академический ученый, действующий член АН США, специалист в области антропологии, эволюционной биологии и физиологии, популяризатор науки.

Он удостоен стипендии Мак-Артура, Национальной научной медали США, премии Тайлера за природоохранные достижения и других почетных наград. После публикации «Ружья, микробы и сталь» стал лауреатом Пулитцеровской премии за нехудожественную литературу.

В исследованиях Даймонд всегда пользуется междисциплинарным подходом, составляет общую картину на основе данных ботаники, зоологии, микробиологии, генетики, физиологии, географии, истории, антропологии и лингвистики. Ученый неоднократно участвовал в антропологических экспедициях, короткое время прожил в Папуа-Новой Гвинее, чтобы ближе познакомиться с наследием аборигенов острова.

«Ружья, микробы и сталь» краткое содержание

Географический детерминизм — объяснение исторических процессов с точки зрения благоприятного или неблагоприятного положения тех или иных стран на карте мира — не новый подход, который вызывает много споров. Во-первых, понятие «география» следует разбить на группы факторов:

климат;
условия для сельского хозяйства;
наличие полезных ископаемых;
геополитическое положение.

Во-вторых, примеры многих древних и новых государств убедительно доказывают, что «географический жребий» далеко не так однозначен, как это кажется на первый взгляд.

Сельское хозяйство

Важный шаг на пути к современной цивилизации — переход от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству. Необходимые условия:

присутствие во флоре региона растений с плодами, богатыми белками и углеводами;
достаточно сухой климат, чтобы хранить урожай до следующего года;
наличие животных, которые подходят для одомашнивания.

Хотя сельское хозяйство в силу множества причин (оседлость, привязка к полям и пастбищам, менее разнообразный рацион, чем у собирателей, зависимость от урожая) нельзя назвать выигрышным на фоне собирательства, все же оно привело к формированию первых государств.

Если на какой-то территории не было необходимых условий для перехода к производящему хозяйству, но такие условия были в соседних регионах со схожим климатом, на помощь приходил фактор культурной диффузии. Это объясняет, почему Евразия стала колыбелью передовых цивилизаций: ее протяженность с востока на запад способствовала обмену и торговле.

Микробы

Одомашнивание животных, кроме очевидной пользы, наделило скотоводов иммунитетом ко многим болезням. Грипп, корь и оспа передавались людям от скота и, после нескольких эпидемий, были уже не так смертоносны для евразийцев. Поэтому в период активной колонизации обеих Америк и Австралии туземцы массово гибли от болезней, которые европейцам не казались опасными.

Это основные тезисы — в книге механизмы развития цивилизаций описаны подробно и с конкретными примерами.

«Теории»: «Ружья, микробы и сталь». Судьба народов по версии Джареда Даймонда

Географический детерминизм, возникший в Новое время, объяснял причины человеческой истории через столкновение людей с разными климатами и территориальными возможностями. Именно в нем зародились предпосылки расового мышления, считавшего, что культура и ум северян более развиты, чем у южан. Любопытно, что именно к географическому детерминизму в ХХ веке обратился человек, яро отрицавший подобные стереотипы о народах. Concepture рассказывает о том, как Джаред Даймонд попытался в своих работах объяснить, как равные по способностям люди в силу разных мест проживания получили столь различные результаты в развитии своих обществ.

Встреча туземцев из локальных островных сообществ с представителями западной цивилизации всегда поражает первых одним простым фактом. Именно он будоражит воображение аборигенов, силящихся понять одно – откуда берется изобилие ценных, полезных и просто интересных вещей? Того, что и было прозвано «карго» (от слова «груз»). Не в силах понять из своего опыта истоки обилия карго, многие вынуждены приписать его богам.

«Почему у белых много карго?» – с этого вопроса, заданного жителем Папуа-Новой Гвинеи, появится книга Джареда Даймонда, ставшая интеллектуальным бестселлером. Книга, получившая название «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ». В этой работе он предлагает пересмотреть взгляды на географический детерминизм, который в прошлом использовался для спекуляций на тему неравенства народов.

Даймонд уверен, что интеллект людей практически не отличается по их этносу, поэтому как биолог и географ он пытается ответить на этот и еще целый ряд непростых вопросов. Почему именно в Европе неуклонно развивался технический прогресс, давший нам много доступных товаров? Почему Старый Свет завоевал Новый, а не наоборот? И наконец, действительно ли география – это судьба?

Хозяйственный хомо сапиенс

Джаред Даймонд (родился в 1937 году) – известный американский биолог, часто работающий на междисциплинарном поле, объединяющем историю, антропологию, лингвистику, генетику, биологию и географию. В 48 лет он получил стипендию Мак-Артура («премия гениев»), а в 61 год – Пулитцеровскую премию за книгу «Ружья, микробы и сталь».

Любопытно отметить, что, вопреки названию, он делает акцент не на технологиях (ружья, сталь), а на географии видов. По его мнению, первым фактором, влияющим на возможности развития и процветания локального общества, являются виды животных и растений, подходящих для доместикации. Автор настаивает на том, что если какие-то виды были доступны, но так и не стали одомашненными, то значит, этому мешали объективные (часто биологические) факторы. Иными словами, если, например, жители Африки не стали разводить ради мяса крокодилов или жирафов ради шкур, то только потому, что они не поддаются этому так легко, как другие животные.

Как заметил сам автор с неожиданной отсылкой к Толстому: «Все одомашниваемые животные похожи друг на друга, каждое неодомашниваемое животное неодомашниваемо по-своему». Он выделяет несколько условий, которые привели к тому, что из полутора сотен видов крупных животных-кандидатов на доместикацию реально подошли только 14. Среди них он выделяет рацион питания, скорость роста, способность размножаться в неволе, отсутствие «дурного характера» и склонности к панике, а также особенности социального поведения.

В такой версии развитие цивилизации едва ли не аналогично одноименной игре Сида Мейера, в которой одним на карте поблизости достались источники зерна, шкур, тканей, мяса, молока, тягловых и ездовых животных, а другим – лишь какие-то крохи. Ярким примером для Даймонда оказывается Новый Свет до открытия Колумбом: из пригодных для разведения животных были только четыре вида из семейства верблюдовых (лама, альпака, викунья, гуанако), из зерновых – в основном маис, а также еще пара съедобных культур (картофель, маниока, батат, какао).

Кстати, главный акцент он сделает именно на домашних животных, а не на культурных растениях. Дело в том, что земледелие позволяет получить больше пищи с квадратного километра территории, но плотно привязывает к ней. Поэтому постепенная селекция злаков, овощей и плодов напрямую влияет лишь на плотность населения, открывая возможность к существованию городов. К слову, земледелие Джаред Даймонд считает скорее злом или «главной ошибкой человечества».

Если взглянуть на агрокультуру без очков прогрессизма, то окажется, что жизнь народов, живущих охотой и собирательством, отнюдь не такая унылая, как её принято рисовать. Более того, он напрямую связывает земледелие с появлением классового неравенства, неравенства полов и склонности к насильственным формам решения конфликтов. Последнее наиболее правдоподобно, так как у тех, кто привязан к земле, прагматика жизни подталкивает к обращению побежденных в рабство или их уничтожению, в то время как охотники-собиратели могут просто покинуть территорию конфликта.

«Писарро берет в плен перуанских инков» (Джон Эверетт Милле, 1845)

Доместикация птиц и млекопитающих влияет гораздо сильнее: помимо источника пищи и одежды (перо, кожа, шерсть), они дают удобрения, выступают средством передвижения, транспортировки грузов, вспашки земли, нападения на соседей. Не стоит забывать и собаку – помощника на охоте, в охране дома и скота. Кроме того, именно тесное соседство с животными привело сперва к появлению целого ряда болезней, а затем и к устойчивости иммунитета ко этим микроорганизмам. Эти же микробы, а также их разносчики были важным фактором, сдерживающим распространение полезных домашних животных в ряде областей (например, в Африке).

Моря, горы и реки

Большое внимание Даймонд уделяет и другим факторам, влияющим на изоляцию культур – по его мнению, жителям Евразии повезло больше, т. к. они могли обмениваться изобретениями и товарами от Средиземного моря до Китая (о чем и свидетельствует Великий шелковый путь). Изобретение верховой езды и колеса «сократило» расстояния и распространилось по всему макрорегиону, что в других территориях сильно ограничивалось географией – океанами, горами, джунглями, перепадами климата. Кстати, Даймонд гораздо меньше внимания уделяет рекам, которые на сегодня считаются одним из ключевых моментов, объясняющих появление древних городов и государств.

И только после всех этих факторов Даймонд обращается к географии залегания полезных руд, особенно поверхностно расположенных мягких металлов, необходимых для освоения азов металлургии. По его мнению, раз нет никаких отличий в интеллекте и менталитете народов, то все рано или поздно освоят технологии, которые позволяет доступное сырье. И здесь оказывается, что на одних территориях ключевым материалом оказывается только дерево, на других – дерево и камень, а на третьих – еще и большой выбор разных руд (что позволит создавать сплавы с нужными свойствами). Поэтому ружья и станки у европейцев – это лишь следствие «удачного билета» в географической лотерее.

Все эти факторы вместе, как считает Даймонд, в целом позволяют провести анализ и сделать обоснованные выводы о том, почему одни цивилизации рухнули сами или под натиском внешнего врага, другие – расцветали и развивались, третьи – переживали циклические коллапсы или стагнировали.

Например, мезоамериканские цивилизации, по его мнению, в силу ограниченности ресурсов и пищевых культур оказались заложниками климата. В периоды улучшения климата зона земледелия увеличивалась (расширяясь в область риска), что вызывало рост населения, однако, как только приходили засуха или другие проблемы, общество переживало резкое сжатие с чередой разрушительных эффектов. Голод, междоусобицы, разрушение социальной иерархии и даже каннибализм приводили к потере и культурно-технологических завоеваний, отбрасывая всю цивилизацию на несколько веков назад.

При этом Даймонд в заключении все-таки попытался уйти от фатализма географии, правда, неожиданно пришел к выводам несколько противоречащим изначальной цели.

Пробелы в общей картине

Концепция Даймонда с самого начала вызывала ряд сомнений, хотя бы в силу её склонности объяснить если не всё, то очень многое в истории человечества. Историки, а затем археологи, антропологи и даже биологи отмечали слабые места его проекта.

Начать стоит, пожалуй, с того, что Даймонд «проглядел» с десяток самых разных претендентов на доместикацию в таких регионах, как Северная Америка и Африка.: например, северные олени, овцебыки и пекари, аналоги которых были одомашнены в Евразии. Кроме того, его объяснения «объективных причин неодомашненности» выглядят как поспешные ad hoc гипотезы.

«Завоевание Мексики Эрнаном Кортесом» (Николя-Эсташ Морен, 1519)

Он подробно описывает опасности, исходящие от зебры, африканского буйвола и гризли, но непонятно, что отличало в этом плане дикого волка или кабана, которые оказались приручены? Еще более странными кажутся ссылки на современные попытки разводить антилоп-канн или лосей, которые либо малоудачны, либо экономически непривлекательны. Очевидно, что у селекционеров пока нет даже пары сотен лет за плечами, а фермерам придется конкурировать на рынке, на котором уже есть высокоэффективные продукты селекции на протяжении тысяч лет.

Не очень корректно звучит и сведение всех социальных проблем к последствиям земледелия. Я уж не говорю про популизм на тему того, что у собирателей тоже было искусство, и потому расцвет искусств в аграрных цивилизациях – это вообще не аргумент. Что же до насилия, то оно оказалось не меньшим стимулом к прогрессу, чем одомашниваемые животные или полезные руды.

Критике подвергался и тезис о большей изоляции одних территорий по сравнению с другими. Средиземноморье он представляет какой-то лужей, в которой запросто плавали и контактировали народы, но почему-то схожий Карибский регион не стал колыбелью нескольких цивилизаций, хотя ресурсы там были. Плюс почти все континенты позволяют развивать побережный флот, открывающий контакты на больших расстояниях, но его активно использовали только европейцы и азиаты.

Зебр и буйволов жителям Африки приручить не удалось

Африка кажется Даймонду непроходимой из-за Сахары и тропических джунглей с болезнями, однако арабы доходили до Гвинейского залива, а сам континент имеет хорошую сеть крупных рек (Нил, Нигер, Конго, Замбези, Сенегал). И даже представление о Евразии как о чуть ли не большой открытой равнине вызывает недоумение: в древние времена путешествие из Европы в восточную Азию любым маршрутом было делом ненамного более сложным, чем открытие Америки.

Не так уж просто географией объяснить и целую серию странных несостыковок в области технологий. Индейцы обеих Америк так и не изобрели колесо, гончарный круг, металлические орудия, при этом они использовали сложные технологии – мощеные дороги, обсерватории, хирургические инструменты из обсидиана, террасное земледелие, математические знания.

Как бы то ни было, майя и ацтеки не знали металлов, а инки не пошли дальше меди и мягких сплавов (тумбага, бронза), хотя залежей металлов там огромное количество. При этом археологи и историки позволяют считать, что металлургию железа в Азии и Африке освоили даже те, у кого не было государств. А вот великие городские цивилизации майя, инков и ацтеков не смогли. Или не захотели? Как ни крути, нужен еще какой-то фактор, который часто называют «менталитетом» или социальной структурой (с её внутренними случайностями), но именно его значение и хотел уменьшить Даймонд, ориентируясь на географию, генетику и археологию.

Древняя майанская обсерватория в Чичен-Ице

В итоге даже влияние климата, которое сегодня многие ученые переоткрывают в своих дисциплинах (например, недавняя работа Джин Манко об истории заселения Европы почти вся строится на климате и генетике, в которую, впрочем, внезапно вписываются технологические гении), не кажется безусловным фактором. Например, для тех же американских народов, у которых, судя по всему, были и проблемы с организацией. Элита инков, вероятно, находилась в разложении от гедонизма, а потому мало что могла противопоставить внешним врагам, по началу довольно малочисленным.

А те же североамериканские индейцы сперва деградировали из собирателей и охотников в кочевых налетчиков, а затем с увлечением стали истреблять друг друга на фоне белых переселенцев. Кстати и в отношении природы индейцы оказались отнюдь не такими, как их принято изображать: ради мушкетов и других благ цивилизации они принялись бить зверя на своих территориях без всякой меры (от непоправимого урона экосистеме тогда спасла только малочисленность охотников).

Культура наносит ответный удар географии?

Интерес Даймонда к истории начался с недоверия простым рассказам, неподкрепленным какими-то природными законами. Вот как он пишет об этом:

«Конфигурация всего современного мира есть следствие перекоса исторического развития, поэтому его неравнозначные результаты должны иметь неоспоримые объяснения, более фундаментальное, нежели детальный рассказ о том, как однажды, несколько тысяч лет тому назад, кому-то посчастливилось победить в каком-то сражении или изобрести какое-либо приспособление».

Проект объективного, лишенного оценочных суждений, стереотипов о примитивности мышления и географического детерминизма предполагал также четкое решение вопроса о месте культуры. В идеале культуре в такой теории отводилось место даже не вторичного фактора, а только оболочки, регистрирующей и оформляющей внешнее воздействие климата, ландшафта и особенностей местной биосферы.

Проблема только в том, что воздействие культуры как минимум в негативном ключе доказать чрезвычайно просто. Нет никакой проблемы показать десятки примеров, когда племена и народы уничтожали друг друга или самих себя не из-за голода, борьбы за лучшее место или появления лошадей, боевых колесниц, железного оружия – а из-за культурных предпосылок и неудачных социальных решений.

Поклонение «железной птице»

К заключению книги и сам Джаред Даймонд все-таки вспоминает о разнице в мироотношении культур. Он приводит пример двух народов, живущих в высокогорной части Новой Гвинеи. Оба племени находились на уровне каменного века, когда в 30-е годы впервые увидели представителей западной цивилизации. Племя чимбу оказалось способно быстро перенимать практики белых – например, садить кофейные деревья для продажи. Даймонд пишет:

«В 1964 г. я познакомился с пятидесятилетним мужчиной из этого племени – в традиционной травяной юбке, не умевший читать, еще заставший время, когда чимбу пользовались каменными орудиями, он сумел разбогатеть на кофейных плантациях, за 100 тысяч долл. из вырученных денег безо всякого кредита купить себе лесопильный заводик и приобрести целый парк грузовиков, доставлявших его кофе и древесину на рынок».

А вот их соседи – племя дариби – оказались «консерваторами», и даже не заинтересовались первым вертолетом, что сел на их территории. Дальнейшее развитие событий несколько предсказуемо: дариби постепенно потеряют свои земли, которые станут плантациями чимбу, а им самим останется лишь наниматься в работники новым хозяевам.

Не менее ярким вышел и пример тех самых племен, что создали на своих островах карго-культы. Как только война закончилась, и американцы ушли с этих островов, падающие с неба посылки исчезли. Казалось бы, вскоре это должно было вернуть туземцев к их привычному образу жизни. Но ничего подобного! Спустя несколько лет антропологи обнаружили, что странный культ привел в упадок эти общества.

Охота и другие ремесла были заброшены, а аборигены продолжали жечь костры, маршировать с палками, делать муляжи самолетов – всё так же ожидая халявы от богов. В опасениях за состояние этих племен был снова сброшен груз с гуманитарной помощью, что только усилило веру в культ. На многих островах потребовалась смена одного-двух, а то и трех поколений, чтобы изжить эти верования. Так что в ряде случаев культурная надстройка оказалась способна поменять многое в жизни людей.

Поэтому в следующей своей книге «Коллапс: почему одни общества выживают, а другие умирают» Даймонд неожиданно перейдет от географического детерминизма к позиции энвайронментализма, в котором главным фактором процветания обществ станет именно культурная надстройка. А если быть точным, то речь зайдет о гибкости мышления и экологическом планировании. По мнению автора, многие общества постигли коллапс и разрушение из-за недальновидной растраты ресурсов, деструктивного поведения, а также неумения адаптироваться, учиться у аборигенов, выстраивать стабильные контакты, менять свои ценности. Несмотря на несколько утомительную экологическую риторику, в этом исследовании общества и народы больше не выступают в роли пассивных участников географической лотереи, но и сами становятся «виновниками» своих успехов и провалов.

И в самом деле, история знает много поводов к сослагательному наклонению, но интересуется лишь случившимся. Из наличия идеи, потребности и даже ресурса не всегда возникает готовое решение или продукт – для этого нужен не просто человек, который сделает, но и общество, которое позволит. Подобное касается как культурных, так и технологических новаций.

У всякой новой идеи найдутся свой критик, скептик, тревожный консерватор и даже прямой враг, чьи интересы она затрагивает. Поэтому исследование обществ часто требует ответа на вопрос: как в (первоначально традиционном) укладе вообще появилось место для новатора или нового вектора развития? И как новатор сумел перевести новое на язык тех, кто должен его поддержать? Именно эти вопросы открывают пространство для продуктивного диалога культуроцентричных и природоцентричных подходов в описании развития человечества.

Читайте также: