Счастье детка это другие тетеньки волчья хватка стальная нить
Обновлено: 17.05.2024
Ве́ра Никола́евна Полозко́ва — российская поэтесса, актриса.
Обязательно дружите с теми, кто лучше вас. Будете мучиться, но расти.
Информация неверна; показания лживы. Он писал мне «умру без тебя», но мы оба остались живы.
Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.
Счастье – это когда запнулся в начале текста,
А тебе подсказывают из зала.
Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика – а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» — а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку все уже
Доказала.
Я готова всю жизнь ссориться с любимой подругой и слушать от нее несправедливости и упреки в собственной мягкотелости, лени и показушности – но я знала и знаю, что она имеет на это право. Мы убьем друг друга за идею, но никогда не станем банально как-нибудь и нелепо вцепляться друг другу в волосы из-за мужика или поднимать хай из-за дурацкого стобаксового долга. И если мы когда-нибудь всё-таки поссоримся навсегда – это будет как раз тот случай, когда лучшие друзья перестанут быть друзьями, но останутся лучшими. И я буду думать о ней светло, и говорить гордо, едва зайдет речь – N? Да, мы когда-то были не разлей-вода – и всю жизнь расти и добиваться вершин, чтобы доказать ей, что я была её достойна.
Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена.
Как у него дела? Сочиняешь повод
И набираешь номер; не так давно вот
Встретились, покатались, поулыбались.
Просто забудь о том, что из пальца в палец
Льется чугун при мысли о нём — и стынет;
Нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
Перед глазами; смейся, смотри на город,
Взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
Губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы —
Это потом коснется, потом приснится;
Двигайся, говори; будет тихо ёкать
Пульс где-то там, где держишь его под локоть;
Пой; провоцируй; метко остри — но добро.
Слушай, как сердце перерастает рёбра,
Тестом срывает крышки, течёт в груди,
Если обнять. Пора уже, всё, иди.
И вот потом — отхлынуло, завершилось,
Кожа приобретает былой оттенок -
Знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
Жизнеспособность. Крепость сердечных стенок.
Ты им себя вытесываешь, как резчик:
Делаешь совершеннее, тоньше, резче;
Он твой пропеллер, двигатель — или дрожжи
Вот потому и нету его дороже;
С ним ты живая женщина, а не голем;
Плачь теперь, заливай его алкоголем,
Бейся, болей, стихами рви — жаркий лоб же,
Ты ведь из глины, он — твой горячий обжиг;
Кайся, лечи ошпаренное нутро.
Чтобы потом — спокойная, как ведро, —
«Здравствуй, я здесь, я жду тебя у метро».
Мне бы только не ляпнуть в шутку —
Удержаться и промолчать,
Не сказав никому, как жутко
И смешно по тебе скучать.
Вера Полозкова – цитаты
Стихи
мы умрем в чужих квартирах
за собой оставив только
лаки страйк в холодных легких
голуаз на тонких пальцах
и житан у изголовья
мы умрем-на севере, на юге
на востоке и на западе, конечно
мы везде, а эти люди
вдруг войдут столпятся скажут
сколько снега намело из окон!
и начнут в столе копаться
по карманам рассмеются
нет ни денег ни прописки
нет фамилий только строчки
перечеркнутые буквы
неразборчивые мысли
разбирать они не станут
выкинут все на помойку
нас отправят в колумбарий
просто закопают в землю
на потеху черным птицам
на прокорм червям голодным
лучше все равно не будет
да наверно и не надо
если мне поставят камень
то пускай на нем напишут
"перепутал мальчик поезд
не поехал до конечной"
на твоем пускай напишут
"путешествовала мимо"
одни скажут-неудачник
а другие скажут-гений
вы-такие
мы-другие
вот и все
идите на ***
Павел Бельдюгов, 2009 г.
SNZme
Камертон
Нет, мы борзые больно - не в Южный Гоа, так под арест.
Впрочем, кажется, нас минует и эта участь -
Я надеюсь на собственную везучесть,
Костя носит в ухе мальтийский крест.
У меня есть черная нелинованная тетрадь.
Я болею и месяцами лечу простуду.
Я тебя люблю и до смерти буду
И не вижу смысла про это врать.
По уму - когда принтер выдаст последний лист,
Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их -
Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.
Правда, достоверный диалогист.
Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,
Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.
Все, что есть у нас - наша чертова адекватность
И большой, торжественный выход в сеть.
У меня есть мама и кот, и это моя семья.
Мама - женщина царской масти, бесценной, редкой.
Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой -
Господь судья.
Marise
закрытый космос
Я тебя отпущу, отпущу на все.
Раздели свободу - глотков на семь,
как в пустыне - старенький Моисей;
что угодно с ней
сотвори: Адама, Гоморру, соль.
У тебя получится; этот труд не столь
уж и сложен: глина, стамеска, стол,
алкоголь, рассол.
Эту чашу - единственную из чаш -
дети, вышедшие из трущоб и чащ,
мимо рта не проносят, даже лечась
от змеиных чар
изумрудной ящерицы без ног,
паразита яблочного, из нот
состоящего: си-то, фа-соль (и зной).
. А голубизной
опрокинулось небо, накрыв залив.
Ты отправишься, змия в себя залив
вместо топлива, в тот козлоногий миф,
привлекая нимф.
Амалия
Активный пользователь
нелёгко бремя нынешнего века.
в долгах и войнах, повидав беду,
так важно оставаться человеком,
и у толпы не быть на поводу.
о правде-чести непрерывно спорим,
в тиши, в тепле с семьёю за столом -
так важно не радеть чужому горю
не говорить, мол: всем вам поделом.
меж этого: "секи, руби и властвуй",
преодолев и боль, и гнев, и страх -
так важно говорить друг другу: здравствуй!,
пусть даже вы - на разных берегах.
но мы не слышим и словами жалим,
не ощущая в правоте вины.
а если б мы друг друга уважали,
то не было б ни горя, ни войны.
нелёгко бремя нынешнего века
в своей беде, коварстве и красе.
как важно оставаться Человеком,
когда в округе стервенеют все.
я буду тебя забывать - по частице в час
(музыка элементарных твоих частиц!)
ком снега, в обратном порядке на гору мчась,
теряет снежинки; никто его защитить
не сможет. ни даже время: оно течет
вспять, но так же неумолимо прочь.
голос твой испаряется, и еще -
кажется, прозрАчнеет имя, плоть;
смолкают крики, которыми ты опет;
буква "о" превращается в обруч - в нуль, -
а кажется, будто бы я не тебя тебе
отдаю, а себя предаю Ему,
как будто бы это я истекаю сном,
теряю имя, прозрачнее становлюсь, -
так зимний иней сползает с окна весной.
во мне растет постепенно окошко-флюс,
а в нем исчезает, медленно и мучи-..
тело, слова, вибрации, звуки, мост
вздохов, соборы, площади.
и лучи
проходят, не преломляясь, меня насквозь.
как мало остается от каждой встречи:
зажмуриться и помнить до сытой боли
походку твоей тени и междуречье
"мизинец-безымянный". не знать, стопой ли
следов твоих касаюсь, или русалкин
плавник по лужам пляшет (заря. с зарею. ).
вытягиваюсь взглядом - сыграем в салки?
я догоню и в куртку твою зароюсь,
и сиротливо всхлипнув, скажу - ну что ты?
и подхвачу твой шепот, и глаз движенье.
но колокольным крестиком взгляд заштопан -
не то воздвИженья, не то воздвижЕнья;
и я не обернусь. не спущусь. не сдвинусь.
ты - только тонкий запах, холодноватый.
но память тяжелеет - и ей нести нас,
обернутых, как вазы, глухою ватой.
Спи, моя радость; больше чем кто бы то
ни был желаю тебе бестревожно спать.
буря в стакане – всемировой потоп;
в нем растворяется лунаспирин «Upsa» -
oops, моя радость, кажется, я влюби….
ласковый мой, если утвари нет конца –
значит, бессмертна, и заповедь «не убий»
явно бессмысленна (или comme ci comme ca);
то есть, положим, я утопилась в дождь:
я ли грешна или слишком шумна вода?
«Жизнь» и «земля» - так? – нас убедили в том,
что всех чудес взаимнее – нагота,
ибо из глины взятое к глине льнет;
вмятины оставляет ладонь и взгляд;
а отрывать – попробуй… Бог те нальет…
спи, моя радость, спи. Поудобней ляг.
Беспринципная Седовласка
Между прочим, здесь написано: «Вытирайте ноги»
Когда любовь навек уходит,
Будь на прощанье добрым с ней.
Ты от минувшего свободен,
Но не от памяти своей.
Прошу тебя,
Будь благороден.
Оставь и хитрость, и вранье.
Когда любовь навек уходит,
Достойно проводи ее.
Достоин будь былого счастья,
Признаний прошлых и обид.
Мы за былое в настоящем
Должны оплачивать кредит.
Так будь своей любви достоин.
Пришла или ушла она.
Для счастья
Все мы равно стоим.
У горя —
Разная цена.
Андрей Дементьев
Gertruda
Один коготок увяз - всей птичке пропасть)))
Дорога, дорога,
Разлука, разлука.
Знакома до срока
Дорожная мука.
И отчее племя,
И близкие души,
И лучшее время
Все дальше, все глуше.
Лесная сорока
Одна мне подруга.
Дорога, дорога,
Разлука, разлука.
Устало в пыли
Я влачусь, как острожник.
Темнеет вдали,
Приуныл подорожник.
И страшно немного
Без света, без друга,
Дорога, дорога,
Разлука, разлука.
be-open
джедай
Расскажи мне о лучших вещах на земле:
как запутался ветер вчера в крыле;
что сломался двигатель и реле, когда ты заходил на посадку,
а потом затеяли пуск-наладку, сидя дома, уже в тепле.
Расскажи, как сначала мы пьём Шабли, разменяв оставшиеся рубли,
а потом, когда за душой ни гроша, ночь так хороша.
Через час срываемся на метро; воздух – мёд, амброзия и ситро,
лучше всех алкогольных пьётся,
а внутри так колется и поётся, что не скажешь про.
Расскажи, почему о счастье пишется так по-детски, а о боли – по-Башлачёвски;
нечем вскрыть, ни стамески нет, ни расчёски причесать эту гриву, бьющую на ветру.
Даже если будешь казаться чёрствым, я подумаю: «да и чёрт с ним»… И, наверное, не умру.
Расскажи, как кто-то в порыве страсти исцеловывает запястья, на руках несёт на кровать.
Расскажи о том, что бывает такое счастье, чтоб любить и больше не воевать.
Я знаю, что привычка может
Заменой быть несчастью тоже.
Привыкнуть можно ко всему:
К весне в сиреневом дыму,
К осенним ржавым кленам, лужам,
К тому, что кто-то был так нужен,
Жестоко предал вас в финале.
А вас давно предупреждали.
Но вы все не хотели вникнуть,
Придется к этому привыкнуть.
Негромко тикают часы,
Струится свет из лампы тусклой.
И привыкаешь к новой грусти
В начале темной полосы.
К тому, что не с кем слова молвить,
Что стало некому готовить,
Что по ночам почти не спится,
А утром ломит поясницу.
Кто другом был, тот стал не другом,
Хоть и везуч не по заслугам.
Что мог звонить почаще кто-то,
Но ведь у всех свои заботы.
Весы и зеркало не льстят,
Часы ползут, а дни летят.
И затянулись холода.
И ничего. и никогда.
Но всё же верю я Поэту,
А значит тьма - начало света.
А ночь она - к утру дорога.
И сделать надо так немного:
Про одиночество забыть,
Свою свободу полюбить.
Сходить в кино, наряд примерить.
А главное - во что-то верить.
И утром солнце нас разбудит,
Ведь мы доверчивые люди.
Привыкнув к бедам и напастям,
Встаем мы в очередь за счастьем!
И я привыкла ко всему,
И не бросаюсь зря словами,
За счастьем очередь займу.
Кто тут последний?
Я - за вами!
Лариса Рубальская
Мой черный человек в костюме сером.
Он был министром, домуправом, офицером,
Как злобный клоун он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: "Спасибо, что живой".
Я суеверен был, искал приметы,
Что мол, пройдет, терпи, все ерунда.
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: "Больше - никогда!"
Вокруг меня кликуши голосили:
"В Париж мотает, словно мы в Тюмень, -
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, - видать, начальству лень".
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую.
Я все отдам - берите без доплаты
Трехкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья - известные поэты:
Не стоит рифмовать "кричу - торчу".
И лопнула во мне терпенья жила -
И я со смертью перешел на ты,
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен:
Коль призовут - отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, -
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
В.Высоцкий
1979
Не сходи с моих уст.
С моих карт, радаров и барных стоек.
Этот мир без тебя вообще ничего не стоит.
Пребывает сер, обездвижен, пуст.
Не сходи с моих строк.
Без тебя этот голос ждал, не умел начаться.
Ты его единственное начальство.
Направляй его, справедлив и строг.
Не сходи с моих рук, ты король червей.
Козырной, родной, узнаваемый по рубашке.
От турецких твоих кровей,
От грузинских твоих бровей,
От улыбки, в которой музыка и Бродвей,
До сих пор беспомощность и мурашки,
Не сходи с горизонта, Тим, но гряди, веди
Путеводным созвездием, выстраданной наградой,
Ты один способен меня обрадовать – значит, радуй,
Пламенем посмеивайся в груди
И не уходи.
Не сходи с моих рельсов ни в этом, ни в горнем мире.
Тысяча моих и твоих прекрасных двадцать четыре.
И одно на двоих бессмертие впереди.
Сколько их сидит у тебя в подрёберье, бриллиантов, вынутых из руды, сколько лет ты пишешь о них подробные, нескончаемые труды, да, о каждом песенку, декларацию, книгу, мраморную скрижаль – пока свет очей не пришлет дурацкую смску «Мне очень жаль». Пока в ночь не выйдешь, зубами клацая, ни одной машины в такой глуши. Там уже их целая резервация, этих мальчиков без души.
Детка-детка, ты состоишь из лампочек, просто лампочек в сотню ватт. Ты обычный маленький робот-плакальщик, и никто здесь не виноват. Символы латинские, буквы русские, глазки светятся лучево, а о личном счастье в твоей инструкции не написано ничего.
Счастье, детка – это другие тетеньки, волчья хватка, стальная нить. Сиди тихо, кушай антибиотики и пожалуйста, хватит ныть. Черт тебя несет к дуракам напыщенным, этот был циничен, тот вечно пьян, только ты пропорота каждым прищуром, словно мученик Себастьян. Поправляйся, детка, иди с любыми мсти, божьи шуточки матеря; из твоей отчаянной нелюбимости можно строить концлагеря.
Можно делать бомбы – и будет лужица вместо нескольких городов. Эти люди просто умрут от ужаса, не останется и следов. Вот такого ужаса, из Малхолланда, Сайлент Хилла, дурного сна – да, я знаю, детка, тебе так холодно, не твоя в этот раз весна. Ты боишься, что так и сдохнешь, сирая, в этот вторник, другой четверг – всех своих любимых экранизируя на изнанке прикрытых век.
Так и будет. Девочки купят платьишек, твоих милых сведут с ума. Уже Пасха, маленький робот-плакальщик. Просто ядерная зима.
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днём, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо — город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть, к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше — плывут линкоры,
и простор голубеет, как бельё с кружевами.
Верую
есть предложение выпустить диск на основе ВАШИХ стихов!С оранжировкой НАШИХ читателей!
Пожелания и тех и других прошу в личку.
Я душевно вполне здоров!
Но шалею, ловя удачу…
Из наломанных мною дров,
Я легко бы построил дачу!
(с) И. Губерман
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.
1928 (ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ ЯКОВЛЕВОЙ,отрывок.)
НЕ ПОЗВОЛЯЙ ДУШЕ ЛЕНИТЬСЯ
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет.
А ты хватай ее за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
О чем я думаю? О падающих звездах.
Гляди, вон там одна, беззвучная, как дух,
алмазною стезей прорезывает воздух,
и вот уж путь ее — потух.
Не спрашивай меня, куда звезда скатилась.
О, я тебя молю, безмолвствуй, не дыши!
Я чувствую — она лучисто раздробилась
на глубине моей души.
Счастье детка это другие тетеньки волчья хватка стальная нить
Высказывания, афоризмы и цитаты Веры Полозковой.
А что, говорю, вот так, говорю, любезный.
Не можешь любить - сиди, говорю, дружи.
Я только могу тебя обнимать, как бездной.
Как пропасть ребенка схватывает во ржи.
А что, говорю я, дверь приоткрыв сутуло.
Вот терем мой, он не низок и не высок.
Я буду губами трогать тебя, как дуло
Беретты - между лопаток или в висок.
А что, говорю, там город лежит за дверью.
Пустыня, и в каждом сквере по миражу,
В руке по ножу, на лавочке по бомжу.
А я все сижу, гляжу и глазам не верю.
Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу.
И он делается незыблемым, как штатив,
И сосредоточенным, как удав,
Когда приезжает, её никак не предупредив,
Уезжает, её ни разу не повидав.
Она чувствует, что он в городе - встроен чип.
Смотрит в рот телефону - ну, кто из нас смельчак.
И все дни до его отъезда она молчит.
И все дни до его отъезда они молчат.
Она думает - вдруг их где-то пересечет.
Примеряет ухмылку, реплику и наряд.
И он тоже, не отдавая себе отчёт.
А из поезда пишет: «В купе все лампочки не горят».
И она отвечает:
«Чёрт».
Ну вот таки и сиди, из пальца тоску высасывая, чтоб оправдывать лень, апатией зарастать. И такая клокочет непримиримость классовая между тем, кто ты есть и тем, кем могла бы стать. Ну сиди так, сквозь зубы зло матерясь да всхлипывая, словно глина, что не нашла себе гончара, чтоб крутилась в башке цветная нарезка клиповая, как чудесно все было в жизни еще вчера. Приключилась опять подстава, любовь внеплановая, тектонический сдвиг по фазе - ну глупо ведь: эта жизнь по тебе катается, переламывая, а ты только и можешь дёргаться и реветь.
Тот был счастливый переход,
От многомесячного сплина до непредвиденных забот.
Дурил декабрь. Кончался год.
Хватало утром аспирина,
Вина к полудню,
Водки в ночь,
Заметок в номер.
В промежутках по семьям и романам прочь. Мы разбредались.
Не до шуток,
Бывало нам и там и тут.
По семьям сдержанно молчали,
Влюбленные порой кричали.
И уходили сторонясь, от чувств сердечных, торопясь.
Дурил декабрь. Кончался год.
Она-глупа, он-идиот.
Питер - это папа, а Москва - мама; они в разводе, и живёшь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа «Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами - закрыт» и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.
Это мир заменяемых; что может быть смешней твоего протеста.
Они разместят чужой, если ты не пришлёшь им текста.
Он найдёт посговорчивей, если ты не перезвонишь ему.
Это однородный мир: в нём не существует избранных - как и лишних.
Не приходится прав отстаивать, губ раскатывать.
Ладно не убедишь - но ты даже не разозлишь их.
Раньше без тебя обходились как-то ведь.
Миф о собственной исключительности, возникший
Из-за сложной организации нервной деятельности.
Стихи всегда растут на расколе, тексты появляются из трещин. У Леонарда Коэна есть строчка, которую я очень люблю: «Трещина во всем. Но через эту трещину - свет. Поэтому мы и видим всё так хорошо». Когда ты испытываешь состояние влюбленности - всё, что тебе хорошо знакомо, вдруг приобретает режущую, скрежещущую новизну. Из этого состояния просто легче писать. Потому что раньше все было освещено лампочкой в 60 ватт, а теперь - в 200 ватт. И все стало ярким и контрастным.
Черный блюз
Еще рано- еще так многое по плечу.
не взяла кредитов, не родила детей.
Не наелась дерьма по самое не хочу,
не устала любить людей.
Еще кто-то тебе готовит бухло и снедь,
открывает дверь, отдувает прядь.
Поскулишь потом, когда будет за что краснеть,
когда выслужишь, что терять.
Когда станет понятно, что безнадежно
искать от добра добра.
Да, еще не пора, моя девочка.
Все еще не пора.
как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки
как они подпевают радио, стоя в пробке
как несут хоронить кота в обувной коробке
как холодную куклу, в тряпке
как на юге у них звонит, а они не снимают трубки,
чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»;
как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами
слишком чудесные и простые,
чтоб оказаться нами.
Мальчик мой, как ты, сколько минуло чисел?
Вуза не бросил? Скорости не превысил?
Хватит наличных денег, машинных масел?
Шторы развесил? Волосы перекрасил?
Мальчик мой, что с тобой, почему не весел?
Свет моей жизни, жар моих бедных чресел!
Бросил! - меня тут мучают скрипом кресел,
Сверлят, ломают; негде нажать
В связке ключей ты душу мою носил -
И не вернул; и все; не осталось сил.
Богу тоже иногда звонят скучные инвесторы, или приносят толстенные отчёты, или слишком долго готовят кофе - Он тогда сидит, указательным и большим разминает веки, или просто ложится Себе в ладони измученным, пористым лицом, и пытается вспомнить какой-нибудь детский стишок дурацкий, или песенку, чтобы не было так тоскливо, и что-то вертится на языке у Него, в рифму, нелепое, но смешное - и тогда у Него сочиняемся мы.
У сердца отбит бочок.
Червоточинка, ранка, гнилость.
И я о тебе молчок,
А оно извелось, изнылось;
У сердца ободран край,
Подол, уголок, подошва.
Танцуй вот теперь, играй, -
С замочной дырой в подвздошье;
У сердца внутри боксёр.
Молотит в ребро, толкает.
Изводит меня, костяшки до мяса стёр.
А ты поглядишь - а взор у тебя остер,
Прищурен, глумлив - и там у него нокаут.
- Уходить от него. Динамить.
Вся природа ж у них - дрянная.
- У меня к нему, знаешь, память -
Очень древняя, нутряная.
- Значит, к черту, что тут карьера?
Шансы выбиться к небожителям?
- У меня в него, знаешь, вера;
Он мне - ангелом-утешителем.
- Завяжи с этим, есть же средства;
Совершенно не тот мужчина.
- У меня к нему, знаешь, - детство,
Детство - это неизлечимо.
Счастье, детка - это другие тетеньки, волчья хватка, стальная нить.
Сиди тихо, кушай антибиотики и, пожалуйста, хватит ныть.
Чёрт тебя несет к дуракам напыщенным, этот был циничен, тот - вечно пьян,
Только ты пропорота каждым прищуром, словно мученик Себастьян.
Поправляйся, детка, иди с любыми мсти, божьи шуточки матеря;
Из твоей отчаянной нелюбимости можно строить концлагеря.
Вот смотри - это лучший мир, люди ходят строем,
Смотрят козырем, почитают казарму раем;
Говорят: «Мы расскажем, как тебя сделать стройным»
Говорят: «Узкоглаз - убьем, одинок - пристроим,
Крут - накормим тебя Ираком да Приднестровьем,
Заходи, поддавайся, делись нескромным,
И давай кого-нибудь всенародно повыбираем,
Погуляем, нажремся - да потихоньку повымираем».
Большое изумление испытываешь каждый раз, когда встречаешь кого-нибудь из сильно когда-то любимых и понимаешь, что чиркни искорка сейчас - и все завертелось бы снова, что бы там ни было, какая бы выжженная земля ни оставалась по человеку. Спустя время понимаешь, что нечто, изначально в нем зацепившее - никуда не делось и уже не денется. И от тебя никак не зависит, вообще.
Мальчики не должны длиться дольше месяца - а то ещё жить с ними, ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в муках; печься об этих, потом о новых, потом о внуках. Да, это, пожалуй, правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном - какие внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку - сменить белье нам.
Любви, как ребёнку, всё время хочется большего,
как будто есть что-то больше нее на свете,
как будто будущего всё ещё больше, чем прошлого,
как будто бывает покой без участия смерти,
как будто реальнее боли её вымыслы,
как будто кто-то уже спешит на подмогу,
как будто усталое сердце сможет вынести
ещё большую нежность, печаль, тревогу.
вряд ли смерть говорит «не звони сюда больше» или там
из кабины пилота приветствует перед вылетом;
ждет в пустой операционной хирургом, вылитым
джесси спенсером; стоит ли затевать возню.
просит у тебя закурить на улице и подносит лицо к огню.
подает томограмму и результат анализов, как меню.
произносит безрадостно «подожди, я перезвоню».
Счастье - это когда запнулся в начале текста,
А тебе подсказывают из зала.
Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика - а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» - а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку все уже
Доказала.
Им казалось, что если все это кончится - то оставит на них какой-нибудь страшный след: западут глазницы, осипнет голос, деформируется скелет, им обоим в минуту станет по сорок лет. Если кто-то и выживает после такого - то он заика и инвалид.
Но меняется только взгляд, ни малейших иных примет. Даже хочется, чтоб болело.
. но не болит.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь - то выкидыш, я уж думала - всё, не выношу, не судьба. Зачинаю - а через месяц проснусь и вою - изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться и подпевать.
Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать.
Я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду.
С кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли. Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.
Жизнь - это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник - и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоем; я в общем-то не верю в фатум - его мы сами создаем; как мыслишь - помните Декарта? - так и живешь; твой атлас - чист; судьба есть контурная карта - ты сам себе геодезист.
Те, кто тебя как бы обожает, и те, кто тебя очень ненавидит, все говорят не о тебе вообще, они говорят о каком-то образе отдельно от тебя существующем, не имеющим отношения ни к биографии, ни к лирическому герою твоему, ни к кому вообще. И ты понимаешь, что это довольно бессмысленно и ведет к довольно большим разочарованиям в людях.
Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две страницы книги - и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.
ЖЖ, конечно, это форменная Нарния; ты можешь случайно выпасть сюда из шкафа, встретить разнообразных фавнов, колдуний и говорящих бобров, насовершать подвигов, получить полцарства и коня, вырасти, прожить жизнь - а по ту сторону шкафа оставаться такой же точно курносой восьмилетней девочкой в маминой кофте и зубами через один.
Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту.
Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту.
Под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча.
Смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.
Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.
Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы - чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну - чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты ещё одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он ещё один верный способ остро чуять себя живой.
У всех разная хронология: кто-то говорит «в девяносто восьмом, летом», кто-то - «мне тогда было четырнадцать, через два месяца после дня рождения», я говорю «это было сразу после К., за две недели до Л.» Время, когда я ни в кого влюблена - пустое, полое, не индексируемое; про него потом помнишь мало и смутно.
Знаменитые цитаты Веры Полозковой, стр. 3.
Свиться струйкой водопроводной -
Двинуть к морю до холодов.
Я хочу быть такой свободной,
Чтобы не оставлять следов.
… самое страшное: понять что-то, когда уже ничего не можешь изменить. Вообще. Что самое кошмарное - это бессилие.
Рассчитай меня, Миша. Ночь, как чулок с бедра,
Оседает с высоток, чтобы свернуться гущей
В чашке кофе у девушки, раз в три минуты лгущей
Бармену за стойкой, что ей пора,
И, как правило, остающейся до утра.
Раздают по картам, по десять в сутки, и то не всем - «как дела», «не грусти», «люблю»; мне не нужно, я это все не ем, я едва это все терплю. Я взяла бы «к черту» и «мне не надо чужих проблем», а еще «все шансы равны нулю».
Пусто. Ни противостоянья,
Ни истерик, ни кастаньет.
Послевкусие расставанья.
Состояние
Расстоянья -
Было, билось - и больше нет.
Помолчали - и стал ничей.
Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.
остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,
моя крепость, моя броня,
сделай так, чтоб они нашли кого поумней,
чтобы выбрали не меня;
всякая мечта, мое счастье, едва ты проснешься в ней, -
на поверку гнилая чертова западня.
осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы - ворот узок.
мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережёшься слишком больших нагрузок.
мир кладёт тебе в книги душистых слов,
а в динамики - новых музык.
Она отравляет ритмами изнутри.
Сутулится, супит брови, когда грустит.
Но если ты вдруг полюбишь её - умри.
Она тебе точно этого не простит.
Он ничейный и всехний - эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту ***скую жажду полного обладания, и ревнует - безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие.
Обычай, к сожалению, таков:
Зимой мне не везёт на мужиков.
А впрочем, это вовсе не во зло.
Скорее, это им не повезло.
Ну, все уже: шепоток, белый шум, пустяк.
Едва уловимый, тлеющий, невесомый.
Звонка его ждешь не всем существом, а так
Одной предательской хромосомой.
… Новое утро смотрит на нас, раскосых,
Солнечной пятерней тонет в наших космах
И из дверей роняет в открытый космос,
Если пойти тебя провожать к метро.
Но под утро приснится, что ты приехал, мне не сказали,
И целуешь в запястье, и вниз до локтя, легко и больно
И огромно, как обрушение бастиона.
Я, понятно, проснусь с ошпаренными глазами,
От того, что сердце колотится баскетбольно,
Будто в прорезиненное покрытие стадиона.
Ничего не жду, не думаю ни о ком.
Потихоньку учусь не плакать и высыпаться.
И луну в небеса подкинули медяком,
Положив на ноготь большого пальца.
Читайте также: